Орсон Кард - Ксеноцид

— Хозяин Хань Фей-цы приказывает тебе вернуться, — сообщила Му-пао.

— Передай господину Ханю, что он очень милостив и добр, но меня прогнала моя госпожа.

— Господин Хань говорит, что молодая госпожа Цинь-цзяо имеет право прогнать тебя как свою тайную наперсницу, но только не отправлять из его дома. Ведь ты подписывала контракт с ним, а не с нею.

Это правда. Вань-му даже и не подумала об этом.

— Он просит, чтобы ты вернулась, — прибавила Му-пао. — Еще он попросил меня сказать, чтобы ты вернулась хотя бы из жалости, если не желаешь сделать этого по воле долга.

— Передай ему, что я буду послушна. Он не должен просить чего-либо у стоящей столь низко, как я.

— Он будет доволен.

Вань-му пошла рядом с осликом Му-пао. Шли они очень медленно, для большего удобства пожилой женщины, равно как и животного.

— Я еще никогда не видала его таким взволнованным, — рассказывала Му-пао. — Вообще-то, мне бы не следовало тебе говорить об этом. Но он был совершенно вне себя, когда я сообщила ему о твоем уходе.

— Боги разговаривали с ним?

Девочке было бы очень горько, если бы ей стало известно, что господин Хань позвал ее назад лишь потому, что этого, по каким-то неизвестным причинам, от него потребовал копошащийся в мозгах надзиратель.

— Нет, — ответила на это Му-пао. — Все было совершенно иначе. Понятно, что я никогда не видела, как это выглядит, когда с хозяином разговаривают боги.

— Ну, конечно. — Он просто не желал, чтобы ты уходила.

— В конце концов, он и так меня наверняка отошлет, — вздохнула тихонько Вань-му. — Но я с удовольствием объясню ему, почему совершенно не пригодна для Рода Хань.

— О, естественно, — буркнула под нос Му-пао. — Ты никогда не была к чему-то пригодной. Только это вовсе не значит, что ты не нужна.

— Что ты имеешь в виду?

— Счастье в одинаковой степени может зависеть как от полезных, так и совершенно ненужных вещей.

— Это что, мысль какого-то древнего мудреца?

— Это мысль старой толстухи на осле. И запомни ее хорошенько.

Когда же Вань-му осталась одна с господином Ханем в его комнате, она не заметила ни малейшего следа волнения, о котором вспоминала Му-пао.

— Я разговаривал с Джейн, — сообщил он девочке. — Она считает, что тебе лучше остаться, раз уж ты знаешь о ее существовании и веришь, что она вовсе не враг богам. — Так теперь я стану служить Джейн? — спросила Вань-му. — Стану ее тайной наперсницей?

Ей не хотелось, чтобы ее слова прозвучали издевательски. Интригующей была сама мысль сделаться тайной наперсницей нечеловеческой личности. Но Хань Фей-цы отреагировал на это так, будто желал смягчить оскорбление.

— Нет, — заявил он. — Ты не будешь ничьей служанкой. Ты повела себя очень храбро и достойно.

— И все же, вы вызвали меня, чтобы я выполнила условия контракта.

Господин Хань склонил голову.

— Я позвал тебя, поскольку ты единственная, кто знает правду. Если же ты уйдешь, то в этом доме я останусь сам.

Вань-му уже хотела было возразить: как же это вы можете быть сами, если здесь находится ваша дочь? И всего лишь пару дней назад это вовсе не было бы жестокостью, ведь господин Хань и молодая госпожа Цинь-цзяо были друзьями столь близкими, как это только возможно для отца и дочери. Но вот теперь между ними выросла непреодолимая стена. Цинь-цзяо жила в мире, в котором победно служила богам и пыталась хранить спокойствие в отношении временного умопомешательства отца. А сам господин Хань жил в мире, где его дочь и все общество были рабами коварного Конгресса, и только он один-единственный знал правду. Как могут они договориться, стоя на различных берегах столь широкой и глубокой пропасти?

— Я останусь, — пообещала Вань-му. — И буду тебе служить изо всех своих сил.

— Мы будем служить друг другу, — ответил на это Хань Фей-цы. — Моя дочь обещала тебя учить. Теперь твоим учителем буду я.

Вань-му коснулась лбом пола.

— Я недостойна таких милостей.

— Нет! — воскликнул господин Хань. — Мы оба знаем правду. Никакие боги ко мне не обращаются, так что ты не должна падать передо мною ниц.

— Мы обязаны жить в этом мире, — ответила ему Вань-му. — Я буду относиться к вам как к человеку, уважаемому среди богослышащих, поскольку мир ожидает от меня именно этого. А вы, по тем же самым причинам, должны относиться ко мне, как к простой служанке.

Господин Хань горько усмехнулся.

— Мир ожидает и того, что когда мужчина в моем возрасте переводит молоденькую девочку от своей дочери к себе, то делает это из развратных целей. Мы и в этом обязаны выполнять ожидания мира?

— Это не лежит в вашей натуре, чтобы злоупотреблять собственной властью именно таким образом.

— Но в моей натуре нет и согласия на то, чтобы ты унижалась передо мною. Перед тем, как узнать правду о собственной болезни, я принимал поклоны других людей, свято веря в то, что так они проявляют уважение к богам, а не лично ко мне.

— И это вовсе не изменилось. Те, которые верят, что вы богослышащий — отдают честь богам. Бесчестные же делают это лишь затем, чтобы вам подольстить.

— Новедь ты не из бесчестных. И ты не веришь, что боги говорят со мной.

— Я не знаю, говорят они или нет. Равно как и в то, говорили ли они с кем-либо вообще, и могут ли они это делать. Я знаю лишь то, что ни от вас, ни от кого-либо другого они не требуют выполнения всех этих смешных и унизительных ритуалов… на их выполнении настаивает Конгресс. А вы должны их выполнять, поскольку этого требует ваше тело. Потому-то и я сама прошу позволить мне выполнять ритуалы унижения, которых мир требует от людей моего круга.

Господин Хань мрачно кивнул.

— Мудрость твоя, Вань-му, превышает и твои года, и твою ученость.

— Я очень глупая девушка. Если бы у меня оставалась хоть капелька ума, я бы молила вас отослать меня от этого дома как можно дальше. Для меня опасно жить рядом с Цинь-цзяо. В особенности же, когда она увидит, что вы приблизили меня в то время, как она от себя меня удалила.

— Ты права. Я очень самолюбив, прося, чтобы ты осталась.

— Да, — признала Вань-му. — И все же я останусь.

— Почему? — спросил господин Хань.

— Поскольку я уже не смогла бы вернуться к давней жизни. Слишком много я узнала о мире, о галактике, Конгрессе и богах. Если бы сейчас я вернулась домой и притворялась, что остаюсь такой, как и раньше, то до конца жизни испытывала бы на губах вкус яда.

Господин Хань очень серьезно кивнул, но тут же усмехнулся, а затем и вовсе расхохотался.

— Почему вы смеетесь надо мной?

— Смеюсь, ибо думаю, что ты никогда не была тем, кем была.

— Не поняла.

— Мне кажется, что ты всегда притворялась. И, вполне возможно, обманула даже саму себя. Но в одном никаких сомнений нет: ты никогда не была обыкновенной девушкой, ты никогда бы не вела простую, обычную жизнь.