Стивен Бакстер - Война миров 2. Гибель человечества

– Еще более злобный, чем его недоброй памяти папенька, – вполголоса произнес Эрик. – Если мы все же окажемся в шаговой доступности от настоящего живого марсианина, на кайзера, возможно, придется надеть намордник.

Но я скоро позабыла о своих спутниках, очарованная самим судном. Впервые я увидела «Фатерлянд» в ярком утреннем свете. Даже в ангаре он выглядел внушительно – огромный металлический цилиндр на бетонной площадке, на фоне которого окружающие строения и обслуживающие машины казались совсем крошечными. Его днище покоилось на колесах, а по бокам были стабилизирующие плавники, как и на хвосте, где располагался мотор.

И вот раздалась команда:

– Приготовить судно ко взлету!

На серую металлическую поверхность дирижабля набросили что-то вроде сети, и рабочие, снующие вокруг как муравьи, вручную выкатили его из ангара.

В воздухе витал приторно-сладкий запах – как мне сказали, обычный при заправке водородом. Чем ближе мы подходили к судну, тем более внушительным оно казалось: в нем было никак не меньше трети мили от носа до кормы. Но больше всего впечатлило меня не это, а его символика. Мы живем в новую эпоху глобальных федераций – но, глядя на «Фатерлянд», нельзя было этого понять. Он был выкрашен в цвета Германской империи – ярко-желтый и черный, а на носу был выведен мощный орел, также черный, высотой по меньшей мере футов в сто. И если впереди размещалась гондола для пассажиров, а позади – мотор, то средний отсек, как заметил Эрик, предназначался для бомб.

Пассажирский отсек был разделен на две палубы – верхнюю, где находились кухня, кладовые и жилой модуль команды, и нижнюю, где располагались наши каюты, комнаты отдыха и столовые. На большом воздушном судне всегда полно места; здесь был даже рояль, на котором музыкант играл избранные сочинения Вагнера, пока мы поднимались на борт. Мы быстро нашли наши каюты и разместились. Обстановку собственной каюты – стены с мягкой обивкой, складную койку, телефон, электрические лампы, – я изучила позже. А сейчас я уже слышала, даже чувствовала, как дрожит корпус судна от работы огромных моторов, и поспешила в главный зал, чтобы увидеть взлет.

Я села рядом с Эриком и Хопсоном – Уолтер удалился в каюту и корпел там над своими заметками, не желая прерывать исследований. Зал был отделан по последнему писку моды: бежевые стены, яркие люстры под потолком, стеклянные столы и кресла с хромированными поручнями. На нашем столе стояла даже небольшая ваза со свежими цветами. По сравнению с этим великолепием старая добрая «Лузитания», воспоминания о которой я бережно хранила, казалась совершенно невзрачной.

Раздался крик:

– Отдать концы!

И мы поднялись в воздух.

Как вы знаете, на дирижаблях окна проделаны в стенах и в полу, чтобы можно было смотреть на безмолвно проплывающие внизу пейзажи, тогда как небо заслоняет массивный корпус судна. И в момент взлета перед глазами открывается, пожалуй, самый завораживающий вид. Аэродром под нами сжался до размеров носового платка, и рабочие, которые махали нам, стоя возле причальной мачты, превратились в крошечных куколок.

Вскоре на юге проступили очертания Мурманска, а на севере раскинулось Баренцево море: у берега вода была синяя, но чуть дальше ее уже покрывали льдины. На горизонте лед сливался в сплошную белую гладь, которая, как я знала, тянулась до самого полюса. Невдалеке от берега я заметила пару ледоколов и низкобортные грузовые суда. Северный морской путь, растянувшийся на шесть тысяч миль вдоль всего северного побережья Евразии, открыт для навигации всего несколько месяцев в году, а если не повезет с погодой, этот промежуток сокращается до нескольких недель, и капитаны, не желая застрять во льдах на всю зиму, торопились открыть судоходный сезон как можно раньше.

Пока мы поднимались, в воздух взмыл небольшой дирижабль, который нас провожал. Монопланы, сверкая алюминиевой броней, с символикой Российского императорского военно-воздушного флота на крыльях, взмывали и пикировали вокруг нас, совершая головокружительные трюки.

Эрик Иден был впечатлен.

– Это, должно быть, самолеты на реактивных двигателях, построенные по принципу марсианских летательных машин, – безусловно, наследие немецко-русской войны. Наши самолеты до сих пор поднимаются в воздух при помощи винтов.

– Вот ведь дурачье, – бормотал Хопсон, посасывая незажженную трубку – на борту нашего судна, которое приводилось в действие благодаря водороду, курение было запрещено. – Вьются как мухи возле слона.

Но, несмотря на ворчанье, он, как и все мы, вытягивал шею, чтобы лучше разглядеть маленьких дерзких летунов.

Мы должны были пролететь добрые две тысячи миль и достичь Таймырского полуострова. Это расстояние мы могли без особой спешки преодолеть за сорок восемь часов. Из Мурманска мы вылетели во вторник, так что на Таймыре нас ожидали в четверг.

Я предпочитала проводить время в компании Эрика и Джо. Все знали, что я знакома с Гарри Кейном, который недавно стал скандально известен тем, что написал низкопробный радиоспектакль о новой высадке марсиан на Среднем Западе. С учетом приближающейся череды противостояний эта постановка, спродюсированная его женой Мэриголд и транслировавшаяся по радио, вызвала панику. Я не хотела, чтобы меня расспрашивали об этом, так что старалась не привлекать к себе внимания. Кроме того, общество моих спутников было приятно. Мы с Эриком Иденом впервые смогли поделиться воспоминаниями о Марсианской войне; в спокойной обстановке и во многом именно благодаря этим разговорам и сделанным мной заметкам были написаны соответствующие главы этой книги.

Так или иначе, скучать нам не давали.

Во вторник днем, пока внизу проплывали завораживающие виды Северного Ледовитого океана, Шмидт прочитал нам спонтанную лекцию. Несмотря на фамилию, он был русским, но перед собравшейся интернациональной аудиторией говорил по-немецки с сильным акцентом. Ему было под пятьдесят; высокий, властный, с бородой как у Санта-Клауса, он, на мой взгляд, выглядел типичным исследователем, описанным в романах Жюля Верна, и говорил точно так же. Он поведал нам о том, как русские колонизировали собственные территории, – и я с удивлением узнала, что это началось еще в шестнадцатом веке, во времена Ивана Грозного, когда путешественники, ссыльные, охотники за шкурами и раскольники осваивали восточные земли. Ко времени Петра Первого там уже появились первые города, а в девятнадцатом веке была построена Великая Сибирская магистраль. Но только в двадцатом веке, когда затянулись раны, нанесенные войной сперва с немцами, а потом с марсианами, освоение и благоустройство этого региона стали систематическими. Шмидт собственноручно вел первую экспедицию по Северному морскому пути.