Джек Вэнс - Парусник № 25 и другие рассказы

Новый Дональд почувствовал укол сожаления, но сосредоточился и оценил свое состояние. Он сохранил память – он помнил всю свою жизнь, в том числе подробности и сцены, забытые в прежней жизни. Внезапно он осознал, что допустил важный промах при подготовке к эксперименту. Формируя архетип «Счастливчика Дона Бервика» в коллективном подсознании, он игнорировал первоисточник влияния. Кто знал и понимал Дональда Бервика с большей интенсивностью, нежели сам Дональд Бервик? Он изучил свой образ: униформу, кобуру с пистолетом, фотоаппарат. Все было на месте. Взглянув на наручные часы, он узнал свои собственные часы, наименования изготовителя и модели которых никогда не публиковались. Каково было различие между представлением других о его образе и влиянием, происходившим от него самого? Бервик сравнил часы и камеру. Камера была плотнее, четче, ярче, массивнее. «Раза в два плотнее», – подумал он. Такова была степень различия.

Джина? Он сосредоточился на стройной колеблющейся форме своей жены. Она смотрела на него. Да, это была Джина: сочетание ее подсознания и подсознательного представления о ней всех, кто ее знал. Чем-то она отличалась от той Джины, которую он знал, но несущественно… Айвали Трембат: ее замкнутый, сдержанный образ с серебристой прической был не столь заметен; у нее были мягкие, иронически кривящиеся губы. А другие? Успеется, успеется. Сначала нужно сделать снимок, чтобы проверить, работает ли «потусторонний фотоаппарат». Он настроил диафрагму, навел объектив и нажал кнопку затвора. Посмотрим! Нужно скорее познакомиться с потусторонним миром и скорее вернуться… Как здесь проходило время? Быстрее или медленнее, чем в прежней жизни? Он снова взглянул на часы. Стрелки дрожали, бросаясь то вперед, то назад… «Надо полагать, время здесь зависит от того, каким я его представляю, – подумал Дон. – А теперь пора прогуляться…»

Стены потускнели; его ноги двигались, он вышел на улицу. Ландшафт выглядел примерно таким же, каким он его помнил; мимо проезжали призрачные полупрозрачные машины, сразу ускользавшие из поля зрения, если он на них не сосредоточивался… Неожиданно вся улица заполнилась автомобилями.

«Пора подниматься, – думал Дон. – Если я – мысль, я могу перемещаться со скоростью мысли». Он прошел сквозь стены и воспарил в темное небо. Внизу, во всех направлениях, мерцал ковер городских огней… Но это не был настоящий город, это было сочетание тысяч представлений. Огни постепенно тускнели, как в затуманившемся хрустальном шаре; перспективы растворились вдали, превратились в ничто.

«Если я – мысль, полетим на север!» И под ним возникли горы, облаченные в покров темных сосен, а впереди высился гранитный хребет, белый с серыми ложбинами. Странным образом, уже было раннее утро; Бервик стоял на вершине и смотрел вокруг, во всех направлениях.

«Китай!» Он не почувствовал движения, он был мыслью – и очутился в Китае. Это не был реальный Китай, это был композитный Китай, стереотип Китая – или, точнее, парадоксальное множество стереотипов, составлявшее представление о Китае в коллективном подсознании: грязноватые уродливые здания коммунистического Китая и роскошные пагоды погибшей империи. Дон вынул первый проявившийся снимок из фотоаппарата. Неплохо! Совсем неплохо! Он засунул снимок в карман.

Дон навел резкость и сфотографировал пагоду с рикшей, возникшим на переднем плане словно из комической оперы. На заднем плане появились дымчатые горы, изящные силуэты ив с древних китайских шелковых полотен. Ниже можно было заметить другие лица и силуэты.

Дон мысленно перенес себя на уровень земли. Он очутился на набережной Вайтань в центре Шанхая. Силой воли он заставил себя видеть окружающее – цвета и формы внезапно стали четкими, приобрели плотность. Он стоял на улице. К нему трусцой спешил кули в болтающемся голубом комбинезоне из хлопчатобумажной ткани; заметив Дона, кули задержался, обогнул его, оглянулся.

«Ага! – подумал Дон. – Я материализовался… Судя по всему, это просто… Пожалуй, пора вернуться на улицу Мадрон и материализоваться там».

Дон мысленно поднялся в небо и стал медленно лететь над Тихим океаном… Он заметил Луну. Посмеет ли он? Конечно, посмеет! Ведь теперь такова его природа, он – Счастливчик Дон Бервик, способный на все!

Дон подумал: «На Луну!» И очутился на Луне. Быстрее света, со скоростью мысли. Он стоял на серебристой равнине, испещренной черным тенями кратеров – в картине, созданной воображением.

Вынув китайский снимок из фотоаппарата, он навел объектив на лунный пейзаж. При этом ему пришло в голову заинтересоваться своими органическими процессами… Дышал ли он? Дон почувствовал давление в груди – и вдруг воплотился. Теперь он стоял на реальной, пыльной каменной поверхности Луны. Его кожа пульсировала, глаза выпучились, подошвы обожгло космическим холодом. Он успел подумать: «Я уже мертв! Куда я попаду, если умру после смерти?»

Он позволил себе погрузиться обратно в бессознательное состояние. И Луна снова стала подсознательным стереотипом… Дон разглядывал черное небо: «Марс!»

Быстрее света, со скоростью мысли!

Он стоял посреди тусклой красноватой пустыни, в ушах свистел холодный разреженный ветер. Дно бывшего моря в древнем Барсуме? Дон обернулся: там, вдали, между белеющими развалинами каменного города заметно было движение причудливой орды зеленых воинов. Он пригляделся: где-то за руинами росли, по-видимому, какие-то высокие, покачивающиеся стебли, напоминавшие овощи, с темными одуванчиковыми шапками… Дон сфотографировал эту картину, после чего подумал о каналах… Он стоял на берегу широкого канала, заполненного серой водой. «Ага! – подумал Дон. – Доказано! Марсианские каналы существовали!» И тут же рассмеялся, удивленный свое глупостью… Все это существовало только в уме, в коллективном подсознании. Оказался ли он на самом деле на Марсе? Или все это было некой массовой галлюцинацией? Дон сосредоточил внимание; теперь его ступни опирались на сухой холодный песок, над головой сверкало звездами черное небо – о да, это был настоящий Марс. Прибыл ли он, наконец, в потусторонний мир? Неужели Вселенная и ум едины? Неужели так называемая «действительность» – всего лишь еще часть воображаемого мира, в которой ум и материя взаимодействуют и совместно формируют реальность, подобно барону Мюнхгаузену, поднимающему себя за волосы?

Дон взглянул на часы. Сколько времени прошло? Он погрузился в резервуар в девять часов. Стрелки часов все еще показывали девять часов. Тем не менее он, несомненно, был мертв уже минут десять… Стрелки часов тут же показали десять минут десятого. Или прошла всего лишь одна минута? На этот раз часы показывали одну минуту десятого. Значит, время шло так, как он хотел, по его усмотрению. Очень хорошо! Назад, на Землю! Значит, у него было сколько угодно времени для изучения загробной жизни.