Кристофер Прист - Машина пространства. Опрокинутый мир

А поверх всего взирали, наблюдая за каждым моим движением, огромные, ничего не выражающие глаза.

Мне пришлось тяжко, обе мои руки были скованы, и хоть я по-прежнему сжимал нож, пользоваться им больше не мог. Тогда я стал пинать чудовище ногами, целясь в основания щупалец, в крикливый рот, в глаза-тарелки, в любое место, до которого только мог дотянуться. После долгой борьбы мне удалось высвободить руку с ножом, и я принялся с новой яростью хлестать им по мерзкой туше, каким бы боком она ко мне ни поворачивалась.

Это, наверное, и был поворотный пункт нашей схватки: начиная с него, я верил, что могу победить. Передняя часть тела чудовища оказалась не столь студенистой, как все остальное, а следовательно, ее легче было поранить. Каждый нанесенный мною удар вызывал теперь обильное кровотечение, и вскоре платформа превратилась в форменный ад: окровавленные, иссеченные щупальца, а над ними истошные хрипы умирающего монстра.

Наконец я ухитрился всадить ланцет чудовищу прямо между глаз, и оно с последним глухим стоном испустило дух. Щупальца обвисли и упали на пол, клювоподобный рот раскрылся и исторг облако ядовитых миазмов, а огромные, лишенные век глаза безжизненно уставились на мир сквозь затемненное овальное стекло.

Я тоже мельком взглянул за окно и убедился, что, пусть на время, положил бойне предел. Из зарослей больше не вырывалось пламя, хотя там и сям что-то дымилось; уцелевшие рабы выбирались из трясины на сухое место.

С содроганием я отбросил прочь окровавленный нож и, кое-как выкарабкавшись из-под обмякшей туши, дотянулся до люка. Это оказалось вовсе не легким делом, потому что руки были скользкими от крови и слизи, но в конце концов я вылез на крышу и с наслаждением вдохнул разреженный воздух: по сравнению с мерзкими запахами чудовища он был прекрасен. Ридикюль по-прежнему лежал там, где я оставил его, — у края крыши. Я подобрал свое имущество и, чтобы освободить для предстоящей работы обе руки, накинул одну из длинных ручек ридикюля себе на шею.

Затем я посмотрел вниз. Насколько можно было судить, все рабы, пережившие избиение, побросали свои инструменты и теперь брели по грязи по направлению к башне. А те, кто уже выбрался на сухую почву, бежали ко мне, размахивая длинными тонкими руками и выкрикивая что-то высокими пронзительными голосами.

Самой прямой — один согнутый сустав — и прочной из трех ног-опор башни показалась мне та, что находилась ближе всего ко мне. С величайшим трудом я перекинул тело через край площадки и ухитрился сжать стальную опору между колен. Потом отпустил руки, сжимавшие край платформы, и обхватил ими шероховатый металл опоры. Сверху сюда просочилась кровь, и, хотя она быстро высыхала на солнце, захват представлялся ненадежным, а металл предательски скользким. Сперва очень осторожно, затем, приноровившись, все более уверенно я стал съезжать по ноге вниз, а ридикюль нелепо покачивался у меня на груди.

Достигнув поверхности, я огляделся и увидел, что вокруг собралась изрядная толпа рабов; они следили за моим спуском и, по-видимому, ждали случая приветствовать меня. Я снял ридикюль с шеи и выступил им навстречу. Они сразу же попятились и что-то заверещали в тревоге. Только тут я обратил внимание, что моя одежда и даже кожа пропитаны кровью чудовища; за те две-три минуты, что я пробыл на солнце, палящий зной превратил кровь в пленку, и она стала издавать неприятный запах.

Рабы приумолкли, воцарилась тишина. И тогда я заметил, что одна рабыня рьяно пробивается ко мне, нетерпеливо расталкивая толпу. Я обратил внимание, что она ниже остальных ростом и светлее кожей. Да, она была, как и все, заляпана грязью и одета в лохмотья, но я не мог не заметить, что у нее голубые глаза, блестящие от слез, а волосы разметаны по плечам…

Амелия, дорогая моя Амелия вырвалась из толпы и стиснула меня в объятиях с таким пылом, что я едва устоял на ногах!

— Эдуард! — исступленно повторяла она, покрывая мое лицо поцелуями. — О Эдуард! Какой вы храбрый!

Меня захлестнуло столь сильное волнение, что на время я потерял дар речи. Наконец, задыхаясь от счастливых слез, я выдавил одну-единственную фразу:

— Мне удалось сберечь ваш ридикюль.

Я просто не знал, что еще сказать.

Амелия жива, и я тоже! Жизнь снова приобретала смысл! Мы не видели никого и ничего вокруг, не обращали внимания на окружающее зловоние, забыли про обступивших нас марсианских рабов. Опасности и тайны, подстерегающие нас в этом мире, больше не имели значения: мы снова были вместе!

Так мы простояли, недвижно и безмолвно, минут пять, а то и десять. Мы немного всплакнули, обнимая друг друга все крепче и крепче; мне даже пришло в голову, что нам теперь вообще не разъединиться, что ощущение полного, всепоглощающего счастья сплавит нас в единый организм.

Разумеется, это не могло продолжаться вечно — каждая секунда приближала нас к необходимости прервать наши объятия. Настал момент, когда мы более не могли пренебрегать ропотом рабов, явно предупреждающих нас о чем-то, и нехотя отступили друг от друга, впрочем, не переставая держаться за руки.

Бросив взгляд в сторону далекого города, я приметил одну из гигантских боевых машин, вышагивающую по пустыне в нашем направлении. Амелия обвела глазами ряды рабов.

— Эдвина! — позвала она. — Ты здесь?..

Из толпы выступила маленькая марсианка, в сущности, совсем ребенок, по земным меркам, не старше двенадцати лет. Она сказала (по крайней мере, мне послышалось, что сказала):

— Да, Амелия?

— Передай другим, чтобы не мешкая вернулись к работе. Мы вдвоем отправимся в лагерь.

Девочка сделала несколько замысловатых движений рукой и головой, добавила два-три пронзительных, свистящих слова, и толпа буквально в одно мгновение рассосалась.

— Быстрее, Эдуард, — произнесла Амелия. — Водитель той машины непременно захочет выяснить, кто и как убил его собрата.

Я последовал за Амелией в сторону низкого потемневшего строения близ зарослей. Спустя минуту к нам присоединился марсианин в одежде горожанина. В руках он держал электрический бич. Я недоверчиво покосился на него, и Амелия, естественно, это заметила.

— Не бойтесь, Эдуард, — сказала она. — Он нас не обидит.

— Вы уверены?

Вместо ответа она протянула руку, и марсианин передал ей свое оружие. Амелия осторожно приняла его, подержала передо мной на вытянутой ладони, затем вернула владельцу.

— Мы теперь не в Городе Запустения. Я установила здесь иные социальные порядки.

— Похоже, что так, — ответил я. — А кто такая Эдвина?

— Одна из маленьких рабынь. У нее природные способности к языкам, как у большинства марсианских детей, и я познакомила ее с начатками английского.