Артур Дойль - Капитан «Полярной звезды». Повести, рассказы

Ветер меняется на восточный, но он всё ещё очень слаб. Похоже, лёд подступил к нам ближе, чем вчера. Насколько хватает глаз, со всех сторон нас окружает бескрайнее белоснежное пространство, лишь изредка прерываемое полыньёй или тёмной тенью тороса. На юге виднеется узкая полоска воды — наша единственная надежда на спасение, — но и она сужается день ото дня. Капитан слишком много на себя берёт. До меня дошёл слух, что картошка вся съедена и даже запасы сухарей подходят к концу, а он сохраняет на лице всё то же невозмутимое выражение и бóльшую часть дня проводит в «вороньем гнезде», оглядывая горизонт в подзорную трубу. Его настроение постоянно меняется, и он, похоже, избегает меня, но вспышки ярости подобные той, что произошла позавчера, больше не повторялись.

19.30. — Теперь я твёрдо убеждён: нами командует сумасшедший. Иначе невозможно объяснить странное поведение капитана Крэйги. Как хорошо, что я завёл этот дневник: он послужит нам оправданием, если мы будем вынуждены тем или иным образом ограничить его свободу — мера, на которую я, правда, соглашусь только в крайнем случае. Странно, что он сам высказал мысль о том, будто причиной его необычного поведения стало помешательство, а не простая эксцентричность. Получилось так, что около часа назад я прогуливался по шканцам и увидел, как он стоит на мостике, глядя, как всегда, в подзорную трубу. Бóльшая часть команды распивала внизу чай, в последнее время открыто пренебрегая несением вахты. Устав от бесцельного хождения, я прислонился к фальшборту, любуясь мягким отблеском закатного солнца на ледяных полях. Неожиданно моё уединение было прервано хриплым голосом, прозвучавшим у меня над ухом; резко обернувшись, я увидел, что это капитан: он спустился с мостика и теперь стоял рядом со мной. Он пристально смотрел на ледяную пустыню, взгляд его выражал борьбу противоречивых чувств, и непонятно было, какое же из них в конце концов одержит верх: ужас, удивление или нечто вроде радости. Несмотря на холод, лоб у него был покрыт испариной, да и весь его вид выдавал крайнее возбуждение. Он дёргал руками и ногами, словно человек, находящийся на грани эпилептического припадка; лицо исказилось, вокруг губ залегли жёсткие складки.

— Смотрите! — задыхаясь, произнёс капитан и схватил меня за руку, вглядываясь куда-то в глубь ледяной равнины; при этом он поворачивал голову то вправо, то влево, словно следил за каким-то объектом. — Смотрите! Вон, вон там, между торосов! Вот сейчас выходит из-за глыбы, из-за той, что подальше! Вы видите её? Ведь вы же должны её видеть! Она всё ещё там! Улетает от меня, ей-богу, улетает — всё, исчезла совсем!

Последние два слова капитан прошептал так, словно испытал нестерпимую боль; этот миг навсегда сохранится в моей памяти. Хватаясь за лини, он попытался взобраться по фальшборту, словно хотел в последний раз взглянуть на исчезающее видение. Однако у него не хватило сил; тогда он отошёл, шатаясь, к иллюминаторам кают-компании и там прислонился к стене, задыхающийся и вконец утомлённый. Лицо капитана было настолько серым и безжизненным, что мне показалось, будто он вот-вот лишится чувств, поэтому, не теряя времени, я помог ему спуститься вниз и уложил на кровать. Потом я налил ему немного бренди, и тот оказал чудесное действие, стоило мне поднести стакан к его губам. Краска вновь проступила на его бледном лице, ноги перестали судорожно подёргиваться и внезапно расслабились. Капитан приподнялся на локте, огляделся вокруг и, убедившись, что мы одни, взглядом приказал мне сесть рядом с собой.

— Вы видели её, не так ли? — спросил он всё тем же исполненным благоговейного трепета голосом, столь противоречащим натуре этого человека.

— Нет, я ничего не видел.

Капитан вновь откинулся на подушки.

— Ну конечно, вряд ли он мог увидеть что-нибудь без подзорной трубы, — пробормотал он. — Конечно не мог. Только подзорная труба дала мне возможность увидеть её, да ещё глаза влюблённого, мои любящие глаза. Прошу вас, доктор, только не пускайте сюда стюарда. Он подумает, что я сошёл с ума. Пожалуйста, закройте дверь на щеколду!

Я исполнил его просьбу.

Некоторое время капитан лежал молча, погружённый в собственные думы, а потом опять приподнялся на локте и попросил ещё бренди.

— Вы ведь так не думаете, доктор? — спросил он, когда я ставил бутылку на место. — Скажите откровенно, вы-то не считаете меня сумасшедшим?

— Мне кажется, вас что-то тревожит, — ответил я — Что-то очень волнует вас, и ничего, кроме вреда, это вам не принесёт.

— Это точно, сэр! — вскричал капитан, глаза его сверкали от выпитого бренди. — Меня беспокоит весьма многое — весьма! Но я ещё в состоянии вычислить широту и долготу, ещё справляюсь с секстантом и логарифмами. Вы ведь не сможете доказать в суде, что я сумасшедший, ведь не сможете, верно?!

Признаюсь, я был озадачен тем, как запросто этот человек обсуждает вопрос своего психического здоровья.

— Возможно, что и не смогу, — ответил я, — но я по-прежнему считаю, что с вашей стороны было бы в высшей степени благоразумным ускорить своё возвращение домой и некоторое время вести жизнь спокойную и размеренную.

— Домой, да? — пробормотал он с ехидной ухмылкой. — Сами мне это советуете, а про себя думаете: «Вот вернусь и буду жить с Флорой, с моей чудной маленькой Флорой!» Ведь так, сэр? Скажите-ка лучше, плохие сны могут служить признаком безумия?

— Иногда могут, — сказал я.

— А ещё что? Какие там первые симптомы?

— Головные боли, шум в ушах, вспышки света перед глазами, галлюцинации…

— Ага! — перебил капитан. — Что вы имеете в виду? Что вы называете галлюцинацией?

— Если видишь предмет, которого на самом деле не существует, — это и есть галлюцинация.

— Но она действительно была там! — простонал он про себя. — Она там была!

Поднявшись, он отодвинул засов и медленно, неверными шагами побрёл к своей каюте, где, я уверен, пробудет до утра. Действительно он увидел что-то или нет, но, похоже, он испытал сильное потрясение. С каждым днём этот человек становится всё непонятнее. Боюсь, что подсказанное им самим объяснение соответствует действительности — рассудок его помутился. Вряд ли его поведение объясняется чувством вины. Эта идея имеет широкое хождение среди офицеров и даже, мне кажется, команды, но лично я не нахожу ей никаких подтверждений. Он совсем не похож на человека, который чувствует себя виноватым, — скорее, это человек, испытавший на себе тяжелейшие удары судьбы; для меня он в большей степени жертва, чем преступник.

Сегодня направление ветра меняется на южное. Если будет блокирован тот узкий проход, который является нашей единственной надеждой на спасение, то — да хранит нас Господь! Мы находимся на границе арктического шельфового льда, или «ледяного барьера», как его называют китобои, поэтому ветер с севера может раздвинуть льды, окружающие нас, и дать нам путь к отступлению, южный же ветер, наоборот, может окружить нас дрейфующими льдами, и тогда мы окажемся в западне. Вновь повторяю: да хранит нас Господь!