Вацлав Кайдош - Барьер

На ярмарках появились силачи, дерзавшие называть себя именем Ланселота; ловкие торгаши производили игрушечных Ланселотов тысячами, к вящей радости детворы. А

получилось все так потому, что люди по большей части пекутся о том, чтобы возвеличить самих себя, а не истину.

Однако же Ланселот, я-то знаю, был человек иной породы, и в жизни все было не так, по-другому, и оттого, быть может, суровей и откровеннее. Но звенят и звенят лютни бардов, скрипят перья монахов – так что время и мне приступить к рассказу. И начну я его теми ж словами, какие твердил про себя Ланселот, штурмуя Драконью крепость:

«Помоги, Вивиана!» А ты, Ланселот, приглядывай! Чтобы не соскользнула с пера моего какая-нибудь глупость, не исказила бы правду!

…Нелегко приступить мне к этой истории, то забавной, то леденящей душу, но все ж приступаю. Начну рассказ с юности Ланселота, только вот еще что скажу в предварение. Ланселот был парень крепкий, но ни в стати его, ни в силе ничего сверхчеловеческого не было. Он с Мерлином никогда не беседовал, и Дракона убил не он . Мать Ланселота – ее и правда Вивианой звали – была не фея, а обыкновенная земная женщина; если и помогала она Ланселоту, то уж вовсе не тем, за что превозносят ее барды и о чем, запинаясь, вещают хронисты. Вивиана-то уже много-много лет была покойницей, когда сошлись в великом сражении

Ланселот и Дракон. Верно говорится, что Артур любил его, да только видеть за этим чары и волшебные ухищрения –

чистое невежество. Артур воспитал Ланселота, он же посвятил его в рыцари, он же – хотя не приказывал словом –

послал Ланселота на поиски Мерлина… Впрочем, у Ланселота было на то и своих причин предостаточно.

Этот рыцарь – позднее обретший столь великую славу –

родился простым землепашцем, а дворянство и герб получил, если не ошибаются те, кто мне об этом рассказывал, будучи двух с половиною лет от роду. Получил за геройство отца своего Годревура от Артура в награду. Годревур был охотником короля, и отношения между ними были весьма сложны, а его необычайное, бурное и богатое событиями прошлое заслуживает нескольких слов, однако об этом позднее. Сейчас же – о главном! Однажды на зимней охоте во время ведомого с великой страстью и умением гона богоизбранная королевская особа попала, как говорится, в лихой переплет.

Кольцо охотников стягивалось, хрипел рог, все ближе слышались рев и топот вспугнутого, обезумевшего от страха или от ярости зверья, всем скопом бежавшего по лесу напролом. Артур поразил волка и охотничьим дротиком пригвоздил его к замерзшей земле, как вдруг на него устремился кабан: его клыки несли неминучую смерть королю. Годревур, преданный Артуру всем сердцем, бросился между ними и, хотя обрушившаяся на него гора мускулов опрокинула его коня, успел пырнуть зверя в бок; копье сломалось, Годревур соскочил с падавшего коня и по самую рукоятку вонзил меч свой в косматую кабанью грудь. Удар пришелся неточно, зверь забыл про беспомощного короля, прижатого своей же лошадью, и ринулся на Годревура, удовольствовавшись, как тому, наверное, и следует быть, слугой: распорол ему все нутро, растоптал его. После чего налетевшие с разных сторон рыцари и простые дворяне, не говоря уж о кишмя кишевших прислужниках, секирами и копьями расправились с грозным зверем, высвободили Артура и уложили на попону то, что осталось от Годревура.

Артур искренне любил своего егеря, выделял его из всех роившихся при дворе его слуг. Поэтому он приблизился к несчастному и даже не погнушался – короли великодушны – опуститься в снег на колени, дабы увидеть лицо умирающего.

– Слышишь ли ты меня, Годревур?

Годревур шевельнул головой. Это был слабый, едва заметный кивок, но он мог значить только одно: слышу.

– Тогда слушай! – Артур мановением руки заставил прочих отойти от них, и они остались одни, – После бога,

который дал мне трон, и после отца моего, который дал мне и жизнь, и ранг, одному лишь тебе я обязан тем, что меня…

что я… Вспомни!

– Помню, государь. Но вспомни и ты, – из последних сил улыбнулся Годревур, – я ведь тоже бежал…

– Но ты был… то есть ты и сейчас… – поправился растроганный король, – истинным мужчиной, который никогда, ни разу не обмолвился о том ни словом! Это благодаря тебе я остался Артуром. И сейчас благодаря тебе остался в живых. Мне кажется, ты умрешь.

– Пришло мое время… – Годревур прикрыл глаза в знак согласия. – Разве что «Отче наш» поспею… столько-то времени еще…

– Так знай же! Когда сын твой вырастет, я сам расскажу ему, какой человек был его отец. И еще… Господа! – На звучный окрик короля рыцари тотчас вскинули головы, и, когда он поднялся с коленей, все взоры были прикованы к нему, – Охотник мой, Годревур, пожертвовавший собою, дабы защитить своего господина, доживает последние минуты. И я хочу, чтобы он слышал, а также и вы, свидетели моего королевского слова! Дарую моему любимому егерю дворянство и герб, и будут они переходить от отца к сыну, пока живет Британия! Сына же его, Ланселота, я воспитаю при моем дворе, как его благородному званию подобает, и выучат его всему, что знать положено, равно как и владению оружием. Если же окажется он достойным такой милости, то станет моим приближенным и будет сидеть за моим столом, а может статься, и рыцарский пояс себе завоюет. Все слышали – вы и бог!

Улыбнулся Годревур, и была это последняя его улыбка:

– Уж он-то будет достоин…

Слуги внимали подобострастно, дворяне – в почтительном молчании, но без подобострастия, а господа рыцари выхватили мечи свои, и над затоптанным, забрызганным кровью снегом прозвучал их клич:

– За Артура и за Британию!

Так, двух с половиной лет от роду, стал Ланселот дворянином. И сделал его дворянином отец – слуга по рождению, но не по духу.

О детстве Ланселота много рассказывать не придется.

Он жил так же, как и все отпрыски лучших дворянских семейств страны, всегда был досыта накормлен и красиво одет, привык считать дворец своим домом, и, пожалуй, лишь две черты, проявившиеся в нем в эту пору, заслуживают внимания. Ланселот никогда не забывал, что он дворянин новоиспеченный и что попал в сей круг ценою смерти отца своего, а потому сохранил исполненную достоинства сдержанность, и не ударила ему в голову спесь, столь часто завладевающая юными баловнями судьбы.

Другая его черта с виду тому противоречила, хотя лишь уравновешивала спокойную его любезность и чуткое понимание своего места. Ланселот – потому, быть может, что не глупцом уродился, – по мнению воспитателей своих, обладал умом, острым как бритва, хотя это скорей всего преувеличение; во всяком случае, он легко держался наравне со своими товарищами, а потом и опередил их всех в изучении тех законов, обычаев, обязанностей и прав, какие полагалось знать возле Артура людям этого положения и звания. Почти невероятно, за сколь короткое время