Вацлав Кайдош - Барьер

Господа возроптали – говорили, спят, видать, и Христос, и святые его угодники. Вот такие приняли мы страдания… за грехи наши, претерпели более, чем словом выразить можно».

– Я был в тех краях… там-то и обитает Дракон. И

описано все как есть, слово в слово. Когда докажешь, что по силам тебе такое, отправишься туда и ты. А до той поры об этом больше ни слова!

На великий рыцарский турнир, что устраивали по обычаю в месяце мае, славные рыцари съезжались задолго

– за несколько недель, а то и месяцев, – прибывали с дамами своими, с ратью слуг, а некоторые и в одиночку: каждому хотелось попировать, погулять, в кости поиграть, поспорить да повеселиться. Много рыцарей собралось при дворе Артура, всяк был и славен, и почитаем, да только все же превосходили их те десятка полтора знаменитых рыцарей, что постоянно жили при дворе, всюду сопровождали

Артура и повседневно делили с ним застолье. На большом, только-только зазеленевшем поле съехалось несколько сотен дворян и тысячи свободных бриттов, расставили шатры, из тех шатров вырос целый город; по ночам меж шатрами полыхали костры, раздавался громовой мужской хохот, слышалась забористая брань, туда-сюда скользили женские тени. Однако же стука мечей покуда не было слышно: Артура власть признавалась всеми, его особу чтили высоко да и воинов немало присматривало за порядком.

Открылся турнир обычаями освященной церемонией: взбивая подковами пыль, лошади торжественно вынесли на поле своих седоков, рыцарей и простых дворян, их панцири сверкали в лучах весеннего солнца, реяли знамена. Прозвучали вызовы, герольды прокричали порядок и дни поединков. Затем последовало всеобщее сражение, великая свалка, и «были плач и рыдание», а вернее проклятия, когда неудачники, перекувырнувшись через хвост своей лошади, лягушкою шмякались в пыль. Истинные рыцари ни во что не ставили эти стычки, им было даже известно, кто и за сколько золотых соглашается быть поверженным наземь –

торг начинался иной раз уже во время учтивых взаимных приветствий и продолжался в разгар боя. Дикий нормандец и стройный бургундец с семипольным гербом препирались чуть ли не в полный голос:

– Сорок золотых.

– Даю двадцать…

Их щиты гудели под весьма умеренными, впрочем, ударами булавы, а нормандец, носивший на гербе море и небо, тем временем, не слишком стесняясь, шипел:

– Двадцать пять…

Бургундец, с силой рассекая своей булавой воздух, бросал в ответ с презрительным смехом:

– Тридцать!

– Ладно, пусть будет тридцать, ведьма тебе в бок!

– Да сильно-то не бей!

– Получай!

И бургундец навзничь летел с коня. А вечером они пили вместе.

Игра и подлость! Но Артур, этот одержимый, света белого не видевший из-за неотступных мыслей о своем позоре, ни о чем таком не подозревая, величественно восседал впереди своих рыцарей, которые – к чести их будь сказано – с отвращением поглядывали на дешевую ярмарочную забаву.

– Экая глупость! – пробормотал сэр Саграмор и, отворотясь от ристалища, вступил в беседу с другими рыцарями короля Артура. Да только тут же опять повернулся к турнирному полю. Ибо поднялся вдруг Ланселот, сидевший подле ложи короля и избранных его рыцарей – он не имел еще права на место в самой ложе, – и в ту же минуту на арену выступили четыре герольда с фанфарами (их-то увидев, и встал Ланселот), в пурпурных плащах, дерзко выделявшихся на почти белом песке, и раздался трубный сигнал «внимание!». Следом за трубачами на могучей, раскормленной лошади выехал герольд-глашатай, почтительно склонился перед Артуром и, подняв руку, возвестил:

– Ланселот, сын Годревура, из подневольной судьбы в свободное звание вознесенного, а потом и дворянством пожалованного, бросает вызов всем рыцарям Круглого стола и призывает их сюда, на ристанье, в том порядке, какой им будет угоден, биться же готов тем оружием, какое они выберут сами. Вызов его теряет силу после первого же понесенного им в честной битве поражения. А так как он высоко чтит, уважает и любит сих рыцарей, то и вызывает их не на смертный бой, а лишь до тех пор, пока один из противников не сдастся либо не будет повержен наземь.

Единственное его желание – показать господину нашему

Артуру, коего он любит и почитает, что уже достоин рыцарского пояса, плаща, перчаток и меча! Так приказал мне возвестить господин Ланселот, сын Годревура!

Горе-рыцари, только что красовавшиеся на арене, онемели, услышав могучий вызов, видя перед собою тех, к кому он относился, зная их силу и доблесть; однако люди свободного знания и простые дворяне громогласно славили

Британию и дружно просили короля Артура дозволить беспримерное ристанье, каскад поединков, если, конечно, он состоится. Ланселот стоял у перилец подмостков, ниже королевской ложи, но выше свиты, и ждал. Он дожидался тишины. Между тем наверху, в ложе, происходили странные вещи. Прославленные рыцари недоуменно переглядывались, Артур растроганно бормотал: «Ах ты, чертенок, щенок, гордец!» – а королева Гиневра устремила на Ланселота пристальный взгляд. И, так как не увидела в его чертах ни дерзкого юношеского бахвальства силой, ни дикого трепета непомерной гордости, а разглядела, напротив, скорее горечи исполненное спокойствие, – лицо ее вдруг жарко запылало. «Он победит!»

Ланселот стянул с правой руки окованную железом перчатку и бросил ее на пустую арену.

– Бога и короля призываю в свидетели! Не тщеславием движим я, а одною лишь честью.

– А что, Ланселот, – спросил кто-то из славных рыцарей, ворчливо, негромко, однако голос его далеко разнесся в мертвой тишине, – а что, если ты нам пока не достойный противник?

– Тогда еще пять лет я ни разу ни с кем не выйду на бой.

Это был прекрасный, суровый ответ, ответ мужчины; рыцари посмотрели на Артура.

– Что же, бросайте ему перчатки! Лишь бы горло ему не проткнули, а кости поломаете – ничего. Пусть набирается ума-разума!

Твердо выразил Артур свою королевскую волю и сел на место с надеждой: рыцари мягко, но отделают Ланселота.

Он-то знал, чему быть, ежели победит любимец его: Ланселот по праву потребует себе рыцарский меч – и получит, а тогда хоть назавтра выступит против Дракона. И умрет.

Вот почему уповал Артур на то, что обломают рыцари слишком уж разросшиеся рога Ланселотова самолюбия: если сейчас победят Ланселота, он проживет здесь еще несколько лет; конечно, король и растил-то его для битвы с

Драконом, да только мальчик, казалось ему, для этого еще не созрел. И потому, сжав кулаки, разрешил он рыцарям принять этот неслыханный, небывалый в анналах турниров вызов.

Но и после королевского слова не воспылали задором легендарные рыцари Британии. Ставка была мала, к тому же все они любили веселого товарища в походе, храброго в сражении юного Ланселота. Наконец, делать нечего, согласились и, наломав соломинок, стали тянуть жребий. И