Питер Уоттс - Бетагемот [сборник litres]

– Чувствуешь? – спросила Уэллетт.

Кларк кивнула.

– Электростатический генератор. Мы находимся на самом краю поля.

– Значит, в центре еще хуже?

– Внутри нет, разумеется. Поле направлено вовне. Но, чем ближе к периметру, тем больше волосы становятся дыбом. А когда ты внутри, то уже его не чувствуешь. Ну не до такой степени. Есть и другие побочные эффекты.

– Какие?

– Опухоли, – Уэллетт пожала плечами. – Всяко лучше, чем Бетагемот.

Здания и пучки света выступали из темноты, сливаясь воедино, в их очертаниях можно было разглядеть грубые контуры голого мозаичного купола. Новая Огаста, наверное, использовала каждый кубический сантиметр безопасной зоны.

– Мы пойдем туда? – спросила Кларк.

Уэллетт отрицательно покачала головой:

– Мы им не нужны.

– А мы можем войти туда?

Огаста хоть и потеряла прежнюю ценность, но доступ к базам данных и безопасной сети там был. Похоже, Лабину все-таки лучше было остаться с ними.

– Типа в увольнительную сходим? Сделаем остановку, заглянем в вирт, примем джакузи? – Врач тихо и беззлобно засмеялась. – Нет, так не получится. Вот, если там случится какая-то авария, нас, может, впустят. А так сейчас каждый сам за себя. Мири приписана к Бостону.

– Значит, ты можешь попасть в Бостон.

Так даже лучше.

– Ночью тут даже красиво, – заметила Уэллетт. – Несмотря на канцерогенные побочные эффекты. Прямо как северное сияние.

Кларк молча наблюдала за ней.

– Тебе не кажется?

Лени решила пока не настаивать на Бостоне:

– Мне все равно, что день, что ночь. Цвета так и так маловато.

– А, да. Глаза. – Уэллетт покосилась на нее. – А ты от такого яркого освещения не устала? Постоянно же.

– Да нет.

– Тебе надо снимать их время от времени для разнообразия. Иногда, когда слишком много видишь, многое пропускаешь.

Кларк улыбнулась:

– Ты как печенье с предсказанием открыла.

Уэллетт повела плечами:

– Да и с больными легче будет общаться. Пациенты станут больше доверять.

– Я не так уж много могу сделать для твоих пациентов.

– Да дело не…

– А если от меня все-таки есть польза, – продолжила Кларк подчеркнуто бесстрастным голосом, – тогда они смогут принять мою помощь, не указывая, что мне носить.

– Хорошо, – протянула Така. – Прости.

Они посидели молча еще какое-то время. Наконец, Уэллетт завела Мири и включила музыку – адреналиновая разноголосица саксофона и электронных ударных как-то не особо укладывалась в ее предпочтения.

– Мы тут не останемся? – спросила Кларк.

– Я от мурашек не могу заснуть. И для Мири тут место неподходящее. Я просто хотела тебе показать виды.

Они поехали дальше по дороге. Вскоре «гусиная кожа» прошла.

Уэллетт вела машину. Музыка сменилась речевой интерлюдией под музыкальный аккомпанемент – какая-то история о зайце, который потерял свои очки, чтобы это ни значило [33] Имеется в виду песня «The story of the hare who lost his spectacles» с альбома «A Passion Play» (1973) группы «Джетро Талл» (прим. ред.). .

– А это что такое? – спросила Кларк.

– Музыка двадцатого века. Могу выключить, если тебе…

– Да нет. Все нормально.

Однако Уэллетт все равно выключила. Дальше Мири поехала в тишине.

– Мы можем остановиться когда угодно, – произнесла Кларк через несколько минут.

– Еще немного. Места вокруг городов опасные.

– Я думала, мы уже выехали из-под действия поля.

– Дело не в раке. А в людях. – Уэллетт включила автопилот и откинулась на спинку сиденья. – Тут многие шатаются около анклавов и начинают очень сильно завидовать.

– А что, Мири с ними не справится?

– Порежет на тысячи мелких кусочков, спалит или удушит. Мне просто не хочется конфронтаций.

Кларк покачала головой:

– Поверить не могу, что нас не впустили бы в Огасту.

– Я же говорила. Анклавы сами по себе.

– Тогда тебя зачем посылать? Если все такие эгоисты до мозга костей, то какой смысл помогать пустошам?

Уэллетт негромко хмыкнула:

– Где ты была последние пять лет? – Потом махнула рукой: – А, глупый вопрос. Мы тут не из-за альтруизма, Лори. Куча лазаретов, лизунцы…

– Лизунцы?

– Пищевые станции. Все это комплекс мер, чтобы держать дикарей подальше от баррикад. Мы им кинем пару подачек, может, у них и пропадет желание притащить Бетагемот к нам домой.

Вполне разумно, с неохотой признала Кларк. И все же…

– Нет. Они не станут посылать самых лучших и самых умных просто сдерживать толпу.

– Вот именно.

– Да, но ты…

– А что я? Я что, по-твоему, самая лучшая и самая умная? – Уэллетт хлопнула себя по лбу. – Что, во имя всего живого, навело тебя на эту мысль?

– Я видела, как ты работаешь.

– Ты видела, как я получаю команды от машины и выполняю их, особо не лажая. Пара дней тренировки, и ты, по большей части, справишься не хуже.

– Така, я не об этом. Я видела, как работают врачи. Ты – совсем другое дело. Твое… – В голову сразу пришло выражение, о котором Така уже говорила: «общение с пациентами». – Тебе не все равно, – закончила она фразу.

– Ох, – Така уставилась куда-то вперед. – Не путай сострадание с компетентностью. Это опасно.

Кларк внимательно посмотрела на нее:

– Опасно. Какое-то странное слово для такой темы.

– В моей профессии компетентность людей не убивает, – ответила Уэллетт. – А вот сострадание может.

– Ты кого-то убила?

– Трудно сказать. Вот в чем сущность некомпетентности. В отличие от умышленного вреда ее не так легко определить.

– И сколько? – спросила Кларк.

Уэллетт перевела взгляд на нее:

– Ты счет ведешь?

– Нет. Прости, – Лени отвернулась.

«Но если бы вела, – подумала она, – то легко заткнула бы тебя за пояс». Она понимала, что такое сравнение несправедливо. Когда чья-то смерть слишком много для тебя значит, она может оказаться куда большим бременем, чем тысяча трупов. Если тебе не все равно.

Если у тебя есть сострадание.

Наконец, они съехали на отдаленную поляну дальше по склону. Уэллетт разложила койку и легла спать, что-то неразборчиво бормоча. Кларк неподвижно сидела в кресле, сквозь ветровое стекло наблюдая за серой ясностью ночи: за серой травой на лугу, за темно-серыми рядами хилых елей, за покрытыми струпьями, потертыми камнями. За небом, затянутым облаками, словно покрытым бумажной салфеткой.

Сзади послышался слабый храп.

Пошарив за сиденьем, Лени вытащила свой рюкзак. Сосуд для линз лежал на самом дне – жертва хронического пренебрежения. Она долго держала его в руке, прежде чем открыть.

Каждая линза полностью закрывала роговицу и даже больше. Они сидели плотно и, когда Кларк начала их снимать, словно потянули за собой глазные яблоки, а потом оторвались с легким хлопком.

Впечатление было такое, словно она не просто сняла линзы, а вытащила себе глаза – как будто ослепла. Или вновь оказалась на дне океана, там, где не было никакого света.