Радмило Анджелкович - В тени Сфинкса

Незадолго до одиннадцати вечера в зоне боевых действий, на площади с прилегающими к ней парками, появились танковые части. Им было приказано подавить любовь к ближнему, овладевшую столичной полицией, и они выполнили приказ, не жалея снарядов. Ублаготворяющая граната разорвалась в метре от Альфонса Мовена; взрывной волной бедняге оторвало пальцы левой руки и левое ухо, а он заверял меня, что эту руку он давно считал лишней, об ухе же нечего и говорить, а если я захочу, он тут же пожертвует мне второе; он даже достал из кармана перочинный нож, но я деликатно обезоружил репортера и доставил в импровизированный лазарет. Здесь им занялись секретарши издателей-освобожденцев, все до единой ревущие в три ручья по причине химического перерождения. Они не только были застегнуты на все пуговицы, но и надели что-то вроде чадры, дабы не ввергнуть ближнего в искушение; те же, кого особенно проняло, остриглись, бедняжки, наголо!

Возвращаясь из лазарета, я, на свою беду, встретил группу издателей и не сразу узнал их: они напялили на себя старые джутовые мешки и подпоясались веревками, которые к тому же служили им орудием самобичевания. Упав на колени, они наперебой стали просить меня смилостивиться над ними и хорошенько отстегать за прежнюю аморальную деятельность. Каково же было мое удивление, когда, присмотревшись поближе, я узнал в этих самобичевателях сотрудников «Плэйбоя» в полном составе, вместе с главным редактором! Этот последний, впрочем, не позволил мне уклониться, так его донимало раскаянье. Они умоляли меня, хорошо понимая, что только я, благодаря кислородному аппарату, могу им помочь. В конце концов я согласился, против собственной воли и лишь для очистки совести. Рука у меня затекла, дыхание под кислородной маской сбилось, я боялся, что не найду запасного баллона, когда этот кончится, а наказуемые не могли дождаться своей очереди. Чтоб отвязаться от них, я велел им собрать цветные плакаты, которые взрыв бумбы в боковом крыле «Хилтона» (там размещался Centro erotiсо) разбросал по холлу, уподобив его Содому и Гоморре. Они свалили плакаты в огромную груду у входа в отель и подожгли ее.

К несчастью, дислоцированная в парке артиллерия, приняв наш костер за какой-то сигнал, открыла по нему огонь. Я дал стрекача — и в подвале очутился в объятиях мистера Харви Симворта, того самого, кто первым напал на мысль переделывать детские сказочки в порнографические истории («Красная Шапочка-переросток», «Али-баба и сорок любовников» и пр.), а потом сколотил состояние, перелицовывая мировую классику. Его метод был крайне прост: любое название начиналось со слов «Половая жизнь» («…Белоснежки с семью гномами», «…Алладина с лампой», «…Алисы в Стране Чудес», «…Гулливера» и т. д., до бесконечности). Напрасно я отговаривался, что не могу и пальцем шевельнуть. Симворт с рыданием в голосе упрашивал хотя бы пнуть его хорошенько. Делать нечего — пришлось подчиниться еще раз.

Все это до такой степени меня измотало, что я с трудом дотащился до пожарного пункта, где, к счастью, нашлось несколько полных кислородных баллонов. На свернутом шланге сидел, углубившись в футурологические доклады, профессор Троттельрайнер, очень довольный, что нашел, наконец, немного свободного времени, которого никогда не бывает у кочующего футуролога. Между тем бумбардировка продолжалась вовсю. При наиболее тяжелых формах поражения добротой (особенно жутко выглядел приступ всенаправленной нежности с ласкательными конвульсиями) профессор рекомендовал горчичники и большие дозы касторки в сочетании с промыванием желудка.

В пресс-центре Стэнтор, Вули из «Геральда», Чарки и фоторепортер Кюнце, временно занятый в «Пари-матч», не снимая масок, играли в карты — из-за отсутствия связи им ничего другого не оставалось. Я присоединился к ним в качестве зрителя, и тут в пресс-центр влетел Джо Миссенджер, старейшина американской журналистики; он сообщил, что полиции розданы таблетки фуриазола для нейтрализации бенигнаторов. Ему не пришлось повторять это дважды — мы стремглав помчались в подвал; но вскоре выяснилось, что тревога была напрасной. Мы вышли на улицу; не без сожаления я обнаружил, что отель стал десятка на два этажей ниже; лавина обломков погребла мой номер со всеми моими вещами. Зарево охватило три четверти небосвода. Здоровенный полицейский в шлеме гнался за подростком с криком: «Остановись, ради бога, остановись, я же тебя люблю!» — но тот, как видно, не принимал его уверений всерьез.

Грохот понемногу стихал. Журналистов разбирало профессиональное любопытство, и мы осторожно двинулись в сторону парка. Здесь при живейшем участии тайной полиции совершались черные, белые, розовые и смешанные мессы. Огромная толпа неподалеку горько рыдала; над ней возвышался необычайных размеров плакат: «НЕ ЖАЛЕЙТЕ НАС, ПРОВОКАТОРОВ!» Судя по числу обращенных иуд, расходы правительства на их содержание были немалыми и, надо думать, отрицательно сказывались на экономическом положении Костариканы. Вернувшись в «Хилтон», мы увидели перед отелем еще одну толпу. Полицейские ищейки, преобразившись душой в сенбернаров, выносили из бара наиболее дорогие напитки и раздавали их всем без разбора. В самом же баре полицейские и экстремисты дружно горланили песни: вперемежку подрывные и верноподданнические.

Я заглянул в подвал; но сцены покаяний, ласканий и искренних излияний так на меня подействовали, что я поспешил на пожарный пункт, где рассчитывал найти профессора Троттельрайнера. К моему удивлению, он тоже подобрал себе троих партнеров и резался с ними в бридж. Доцент Кетцалкоатль пошел с козырного туза; это до такой степени разгневало Троттельрайнера, что он бросил карты. Когда мы начали его успокаивать, в дверь заглянул Чарки, чтобы сообщить о переданной по радио речи генерала Акильо: тот обещал утопить бунт в крови обычной бомбардировкой города. После недолгого совещания мы решили отступить на самый нижний, канализационный ярус «Хилтона», располагавшийся под бомбоубежищем.

Кухня отеля лежала в руинах, и есть было нечего; проголодавшиеся филуменисты, издатели и бунтари набивали рот шоколадками, питательными смесями и желе, которые они нашли в опустевшем Centro erotico. Я видел, как менялись их лица, когда пикантные сласти и любенцы смешивались в их крови с бенигнаторами (о последствиях этой химической эскалации страшно было подумать), видел братание футурологов с индейцами-чистильщиками, тайных агентов в объятиях горничных и уборщиц, сердечный альянс котов с огромными жирными крысами; вдобавок всех поголовно лизали полицейские псы.

Наша замедленная, из-за необходимости проталкиваться сквозь толпу, прогулка меня утомила, к тому же я шел замыкающим и нес половину резервных баллонов. Заласканный, зацелованный в руки и ноги, боготворимый, задыхающийся от рукопожатий и нежностей, я упорно пробивался вперед, пока, наконец, не раздался торжествующий клич Стэнтора: он нашел вход в канал! Собрав последние силы, мы сдвинули тяжеленную крышку люка и один за другим спустились в бетонированный колодец. Профессор Троттельрайнер поскользнулся на ступеньке железной лесенки; я поддержал его и спросил, так ли он представлял себе этот конгресс. Вместо ответа профессор попытался поцеловать мне руку, что пробудило мои подозрения, и точно — оказалось, маска у него съехала, и он успел наглотаться зараженного добротой воздуха. Мы немедленно применили физические мучения, чистый кислород и читку вслух реферата Хаякавы (это была идея Хаулера). Придя в себя — о чем свидетельствовала серия сочных ругательств — профессор продолжил спуск вместе со всеми.