Одри Ниффенеггер - Жена путешественника во времени [litres]

– Хочешь доказательств?

Улыбается.

– Как насчет фотографии? Той, которую ты видел у Клэр?

Улыбка исчезает.

– Хорошо. Я признаю, что это довольно-таки необъяснимо.

– Я встретил Клэр впервые в октябре девяносто первого. Она видела меня первый раз в сентябре семьдесят седьмого. Ей было шесть, а мне тогда будет тридцать восемь. Она знает меня всю жизнь. Сейчас, в девяносто первом году, я только начинаю ее узнавать. Кстати, можешь об этом спросить саму Клэр. Она тебе расскажет.

– Уже спросил. И она рассказала.

– Ну, Гомес, черт побери, зачем ты отнимаешь драгоценное время, заставляя меня рассказывать все снова! Ты ей не поверил?

– Нет. А ты бы поверил?

– Конечно. Клэр очень правдива. Вот что делает с людьми католическое воспитание. – (Подходит Лэнс, приносит еще кофе. Кофеина во мне уже достаточно, но еще немного не повредит.) – Итак? Какие тебе еще нужны доказательства?

– Клэр сказала, ты можешь исчезать.

– Да, это один из моих самых ярких светских талантов. Не отходи от меня ни на шаг, и рано или поздно я растворюсь. Может, понадобится минута, час или день, но в этом отношении я очень последователен.

– В двухтысячном году мы знакомы?

– Да. – Я ухмыляюсь ему. – Мы дружим.

– Расскажи мне о моем будущем.

Черт. Это плохая мысль.

– Нет.

– Почему?

– Гомес, чему быть, того не миновать. Если знать заранее, все становится… очень странно. В любом случае, изменить ничего нельзя.

– Почему?

– Причинно-следственная связь работает только в одну сторону – вперед. Все случается один раз, только один. Если знаешь заранее… Я почти всегда чувствую себя в ловушке. Если ты во времени, ты не знаешь, и ты… свободен. Поверь мне. – Он выглядит расстроенным. – Ты будешь свидетелем на нашей свадьбе. А я – на твоей. У тебя классная жизнь, Гомес. Но деталей ты от меня не дождешься.

– Биржевые наводки?

Да, почему бы и нет. В 2000 году биржа – это безумие, но можно на этом сколотить огромное состояние, и Гомес окажется одним из счастливчиков.

– Когда-нибудь об интернете слышал?

– Нет.

– Это компьютерная программа. Огромная всемирная сеть, в нее входит каждый, кто пожелает, и общается с другими по телефонным линиям через компьютер. Ты покупаешь акции. «Netscape», «America Online», «Sun Microsystems», «Yahoo!», «Microsoft», «Amazon.com».

Он лихорадочно строчит.

– Точка com?

– Не волнуйся. Просто хватай акции на первой же публичной эмиссии. – Я улыбаюсь. – Хлопни в ладоши, если веришь в фей.

– Я думал, ты зарежешь любого, кто хоть заикнется сегодня насчет фей.

– Это из «Питера Пэна», темнота.

Внезапно меня начинает мутить. Сегодня вечером мне не хочется устраивать шоу. Я подпрыгиваю.

– За мной! – говорю я и несусь в мужской туалет.

Гомес топочет по пятам. Я врываюсь в чудом оказавшуюся свободной кабинку. По лицу течет пот. Меня тошнит в унитаз.

– Господь мой милосердный, – говорит Гомес. – Черт, книжный…

Я не слышу окончания фразы, потому что лежу на боку, голый, на холодном линолеуме, в кромешной темноте. Кружится голова, поэтому какое-то время я просто лежу. Вытягиваю руку и натыкаюсь на корешки книг. Я в хранилище, в Ньюберри. Поднимаюсь и, пошатываясь, иду между стеллажей, включаю свет, который заливает все вокруг, и ничего не вижу. Моя одежда и тележка, с которой я вынимал книги, находятся в следующем проходе. Одеваюсь, расставляю книги и осторожно открываю дверь в хранилище. Я не знаю, который час. Может, уже включена сигнализация. Но ничего, все как и было. Изабель объясняет новичку правила работы в читальном зале; Мэтт проходит мимо и машет рукой. Солнце льется в окна, стрелки на часах в читальном зале показывают четверть пятого. Я отсутствовал меньше пятнадцати минут. Амелия замечает меня и указывает на дверь:

– Я собираюсь в «Старбакс». Кофе тебе принести?

– Ну нет, не надо. Но спасибо.

У меня ужасно болит голова. Просовываю голову в кабинет Роберто и говорю, что плохо себя чувствую. Он сочувственно кивает и показывает на телефон, в трубке кто-то очень быстро тараторит по-испански. Я собираю вещи и ухожу.

Самый рядовой будний день книжного мальчика.

КЛЭР: Прекрасное солнечное воскресное утро, я еду домой из квартиры Генри. Улицы в инее, за ночь нападало несколько сантиметров снега. Все ослепительно-белое и чистое. Я подпеваю Арете Франклин: «RESPECT!» – сворачивая с Эдисон на Хойн, и надо же, вот счастье, прямо перед собой вижу место на стоянке. Сегодня мне везет. Паркую машину, осторожно иду по скользкому тротуару, захожу в вестибюль, по-прежнему напевая. У меня по спине пробегают замечательные мурашки, это ощущение я начинаю ассоциировать с сексом, с тем, как просыпаюсь в постели Генри, с тем, как добираюсь до своего дома по утрам. Я взлетаю по ступенькам. Кларисса, должно быть, в церкви. Жду не дождусь отлежаться в ванне и почитать «Нью-Йорк таймс». Открываю дверь и понимаю, что я не одна. Гомес сидит в гостиной в облаке дыма, жалюзи закрыты. В окружении красных обоев, обитой красным плюшем мебели, в дыму, он выглядит как светловолосый польский дьявол. Он просто сидит, поэтому я молча иду в свою комнату. Я по-прежнему дико зла на него.

– Клэр.

– Что? – поворачиваюсь я.

– Прости. Я был не прав.

Никогда не слышала, чтобы Гомес признавал что-нибудь, кроме, может, папской непогрешимости. У него очень хриплый голос.

Прохожу в гостиную и распахиваю жалюзи. Солнечный свет с трудом продирается через дымовую завесу, поэтому я открываю окно.

– Не понимаю, как ты можешь столько курить, а индикатор дыма так и не срабатывает.

Гомес показывает мне девятивольтную батарейку:

– Буду уходить, вставлю обратно.

Я сажусь на диван. Жду, когда Гомес объяснит, почему он передумал. Он сворачивает еще одну сигарету. Наконец раскуривает ее и смотрит на меня.

– Я провел вчерашний вечер с твоим другом Генри.

– Я тоже.

– Ясно. Что вы делали?

– Ходили в «Фэсетс», смотрели фильм Питера Гринуэя, обедали, поехали к нему.

– И ты только что оттуда.

– Точно.

– Ну, у меня вечер прошел менее культурно, но более насыщенно. Я столкнулся с твоим великолепным другом в проулке у «Вика», он лупил Ника почем зря. Трент сказал мне сегодня утром, что у Ника нос сломанный, три ребра сломаны, пять костей в руке перебиты, множество повреждений мягких тканей и сорок шесть швов. И еще ему понадобится новый передний зуб. – (Я равнодушно пожимаю плечами. Ник – задира и бугай, сам напросился.) – Это нужно было видеть, Клэр. Твой парень работал над Ником, как над неодушевленным предметом. Как будто Ник – это скульптура, и он его ваял. Очень научно. Просто размышлял, что еще принесет максимальный результат, и – бац. Я был бы в полном восторге, если бы это был не Ник.