Катя Саргаева - Полет на Плутон

— Мы должны уехать, — говорила мама, чуть успокоившись, пока я плакала, прижимаясь к остывающему телу Давида. — Надо ехать, Вахтанг! Революции и так быть, все давно подготовлено, там и без тебя обойдутся. А я без тебя не обойдусь! Ритка без тебя не обойдется! — мама начала плакать и бить кулаками Гогу по груди. — Я и так девять лет тебя из тюрьмы ждала! Ты не можешь сейчас просто помереть, слышишь меня? Мы должны уехать!

Гога обнял маму и растерянно смотрел на меня.

— Хорошо, мы уедем.

Мы уехали назад в Россию, и все вернулось на круги своя. Следующие пять лет мы прожили в бесконечном побеге, я все так же не понимала от кого и куда. Мы не были на одном месте больше полугода. Спустя несколько лет для меня уже стало обыденностью, когда меня представляли в новой школе новому классу. Имена у меня тоже были новые.

— Дети, знакомьтесь, это Капустина Лена, наша новая ученица.

Дети, знакомьтесь, это Маслова Таня. Абрамцева Оля. Трифонова Наташа. Романова Рита, да, иногда я была под своим настоящим именем. Волкова Марина. Иванова Настя. Витюхина Лиля. И так далее. У меня была куча документов с разными именами.

Училась я все хуже, между школами много пропускала. В пятом классе меня оставили на второй год, а один год я вообще в школу не ходила, так как мы почти полгода скрывались в Бурятии. В школе я вела себя обособленно, и всем казалась дикой, никто особо не стремился со мной общаться. По сути, я и была дикой. Единственным человеком, который всегда был готов поговорить со мной, сделать что-то вместе, придумать какое-то развлечение был Гога. Но постепенно и он отходил от меня. Они с мамой все чаще стали засиживаться на кухне по вечерам за бутылкой коньяка. Все чаще ссорились. Потом начало доходить до драк. Когда я впервые увидела, как Гога ударил маму я глазам своим не поверила. Протрезвев, он слезно просил прощения и обещал, что это больше никогда не повторится. Но это повторилось, и продолжало повторяться. В какой-то степени я даже понимала Гогу, и не понимала, как он вообще все это терпит. Мама, что говорится, выносила ему мозг, а приложившись к бутылке делала это активнее и весь яд выливала на Гогу. Он был виноват во всех возможных грехах. Он спокойно все выслушивал, потом не выдерживал и начинал отвечать, потом мама сама начинала кидаться на него с кулаками, он отвечал.

Поначалу после скандалов, когда они еще были редкостью, я боялась что Гога уйдет. Я закрывала глаза и представляла, что передо мной сидит бог. Почему-то он представлялся мне в виде Зевса, увиденного мною в каком-то мультике. Я просила, что бы он оставил Гогу, обещала сделать что угодно, лишь бы он остался. Однажды Гога все же ушел. Мне было десять лет. Тогда впервые бог «отказал» мне. Я взяла платок и пошла в церковь, которая была через дорогу от нашего дома. Там я стояла и плакала у иконы совершенно неизвестного мне святого. Про себя я повторяла лишь одну фразу «Господи, пожалуйста, оставь Гогу». Ко мне подошел батюшка, он спросил почему я плачу. Не разговаривать с незнакомцами, кем бы они ни были — это неизменное правило от мамы. Я не сказала ни слова и даже перестала плакать. Тогда он спросил крещенная ли я. Я помотала головой, нет мол, и ушла. Я вышла из церкви и села на лавку под деревом.

— Хочешь, я покрещусь? — тихо вслух спросила я, глядя на купол церкви.

В этот момент зазвонили колокола. Час дня, колокола всегда звонят в это время, я знала это, но в тот момент восприняла как знак и ответ бога. Вечером Гога пришел за остатками своих вещей. Я кинулась к нему.

— Я тебя больше не увижу? — спросила я, крепко обнимая его за шею.

От Гоги пахло табачным дымом, этот запах всегда ассоциировался у меня с ним. Тут до меня дошло, что я сейчас навсегда потеряю его. У меня внутри что-то оборвалось, бог меня бросил, Гога сейчас тоже бросит. Я вцепилась в его шею и рыдала так, как никогда в жизни. До того момента мне еще никогда не было так больно. Я думала, что я умру, если отпущу его. Гога взял меня на руки и сел со мной на диван.

— Конечно увидишь, что ты такое говоришь! Не плачь моя маленькая, не плачь, — повторял он.

Спустя какое-то время во мне не осталось слез и я ослабила хватку, на шее у Гоги остались красные следы от моих рук.

— Я хочу покреститься, но я не знаю как. Ты мне поможешь? Мама сказала, что я ерундой всякой занимаюсь, и ноги ее в церкви не будет, потому что бога нет, а я верю во всякую чушь.

— Конечно Рита. Я завтра схожу в церковь и узнаю по каким дням у них проходит крещение.

Теперь Гога очень редко называл меня дэдико, теперь он называл меня почти всегда по имени, говорил, что я уже большая девочка, и должна к этому привыкать. Позже мне позвонила мама и сказала, что сегодня не придет домой, и что бы я ее не ждала.

— Мама сказала, что придет завтра, а может и послезавтра. Пожалуйста, не уходи, останься сегодня ночевать здесь, — жалобно сказала я Гоге.

В моих глазах стояли слезы, видимо он боялся, что я снова расплачусь и сказал что останется. Было семь часов вечера, в Тбилиси мы с Гогой всегда ужинали в семь, если оставались одни.

— Давай поужинаем? — предложил Гога.

Я кивнула головой и открыла холодильник. В нем было пусто.

— Так Рита, ты уже большая девочка, и пора бы тебе научиться готовить. Одевайся, пойдем в магазин, а потом мы что-нибудь приготовим, хорошо? — сказал Гога, закрывая дверцу холодильника.

Он оглянулся, в кухне меня не было, вышел в коридор. Я стояла возле двери обутая и с сумкой на плече. Эту сумку мне недавно принес Гога, я же уже большая девочка, а значит у меня должна быть взрослая женская сумочка. Внутри нее было пусто, но это было неважно. Главное что была сумка, и что сегодня Гога не уйдет, и будет как раньше делать со мной что-то. В магазин — так в магазин, готовить — так готовить, мне было все равно что делать, главное, что делали мы с ним это что-то вместе.

Мы сварили харчо и сделали чанахи, также сделали хачапури, правда из готового теста, и Гога сказал, что это не то, тесто надо делать самому.

— Может ты передумаешь уходить? — спросила я осторожно.

— Ты не представляешь, как тяжело далось мне это решение. Я люблю твою маму больше всего на свете, и тебя тоже очень сильно люблю. Но я многое понял, эта жизнь не для меня. Твоя мать тянет меня на дно, я боюсь, что мы очень плохо кончим.

Я не понимала какая «эта» жизнь не для него. Разве вообще существует другая жизнь? Но спрашивать об этом не стала.

— Забери меня с собой, пожалуйста. Я не нужна маме, и так всем будет лучше.

— Я поговорю об этом с ней, — ответил Гога после некоторого молчания, — пока обещать ничего не буду.

Утром я проснулась от охов-вздохов, так я называла звуки, которые издает мама, закрываясь в комнате с каким-либо мужиком. Она никогда не стеснялась моего присутствия в квартире. Гога был первый кто просил ее вести себя потише.