Боргус Никольсен - Массена [Советская авантюрно-фантастическая проза 1920-х гг. Т. XXVI]

— Эй, Джимми! Ведь ты слышал?

— Слышал! Честное слово!

— Оно кричало?

— Кричало! Я готов поклясться чем угодно!

— А потом перестало?..

— Да, люк открыли, и оно вышло.

Но на пароходе вся команда была убеждена, что оно все-таки осталось и принесет пароходу несчастье.

Но суеверные люди ошиблись… На этот раз машина не взорвалась, и ее потом благополучно выгрузили в Ливерпуле. Никакого несчастья пароход не потерпел.

В другой раз Джека едва не убило сорвавшимся с лебедки грузом. Он был в этот момент в трюме и едва успел отскочить в сторону. Но такие случайности не смущали Джека. Это был профессиональный риск, вполне естественный в каждой работе.

В течение лета и осени Джек обследовал больше ста пароходов и на сорока из них поставил самовзрывающиеся аппараты. В огромном большинстве случаев это были грузовики, не бравшие на борт пассажиров.

Потом Джеку приходилось узнавать из газет о результатах своей работы. Надо сказать правду: при всей своей ненависти к безумствам капиталистической бойни, при всем самом искреннем желании «бить войну войной» он жалел взрываемые пароходы и их экипаж. Впрочем, к его удовольствию, в громадном большинстве случаев люди спасались. Удовольствие это с течением времени стало чувствоваться Джеком все обостреннее. Он начинал даже себя ловить на мысли, что желает всякий раз спасение пароходу, то есть неудачи тому делу, которому он служил…

Джек начинал сомневаться в целесообразности такого способа задушить войну.

К этому присоединились неприятности домашнего характера. Джек продолжал жить на одной квартире с Шольцем. Но это сожительство с каждым днем становилось для него тяжелее.

Виной тому был сам Шольц.

Это был типичный неудачник в жизни и притом человек тяжелого, мрачного характера, завистник и в душе жестокий. Он по возрасту годился Джеку в отцы и был порядочно потрепан жизнью: бывал и владельцем разных быстро лопавшихся предприятий, и чернорабочим. В пацифистскую организацию его толкнуло отнюдь не идейное желание служить общественному и важному делу, но просто отсутствие заработка. Он видел, как преуспевает в организации Джек, этот мальчишка, и мучился к нему острой завистью. Добродушный Джек никак не мог понять, почему и за что Шольц постоянно хмурится на него, не разговаривает с ним целыми днями или же грубо обрывает его. Он пытался вызвать своего сожителя на объяснения, но тот всякий раз уклонялся. Джек ломал себе голову, не понимая, чем он провинился перед Шольцем.

Жить в такой атмосфере недоверия и неприязни было очень тяжело, и Джек неоднократно поднимал вопрос о «разводе» и о переезде на отдельную квартиру. Но Шольцу было выгодно жить совместно с Джеком, и этот вопрос постепенно проваливался. В конце концов Джек махнул рукой на все и предоставил событиям идти своей чередой и уже мало заботился о настроении Шольца. Он замечал, что сожитель следит за каждым его шагом и крайне интересуется всеми его вещами.

Однажды Шольц удивил Джека вопросом:

— Каким образом вам, Швинд, так ловко удается обделывать ваши поручения? Вы проводите всех окружающих за нос, попадаете в самые недоступные места. Ведь не сплошные же дураки и ротозеи вас окружают? Что же это значит?

Джек съежился. Не хотел ли Шольц намекнуть на «Глориану»?

О существовании «Глорианы» знал только Гольт (по крайней мере, Гольт уверял в этом Джека) и, лишь весьма смутно и, по-видимому, с ложными представлениями, Якобсон. Последний, кажется, представлял себе «аппарат» Джека чем-то вроде универсальной отмычки для пролезания куда угодно, но отнюдь не аппаратом незримости. Джек свято и строго хранил свою тайну. Даже Нора ничего не подозревала до сих пор. Неужели Шольц что-то пронюхал на этот счет?

Беспокойство Джека, впрочем, тянулось недолго. Он ответил Шольцу какой-то шуткой, и тот замолчал. Настроение у него, по обыкновению, было самое скверное, но Джека теперь это уже не беспокоило. Он теперь был вообще счастлив: в Нью-Йорк приехали О’Конолли. И Джек через два дня на третий непременно и неизбежно бывал у них. И шутя говорил себе, что он становится настоящим ирландцем.

Джек сделал интересное открытие: Нора оказалась человеком его среды. Она была дочерью рабочего.

Джек этого никак не ожидал. Он терпеть не мог аристократии и различных принцев и принцесс (хотя сам и был на короткое время «туркестанским принцем»); тем не менее, ему гораздо легче было поверить, если бы :ему сказали, что Нора происходит из королевской семьи. Дочь рабочего? Но разве мистер О’Конолли похож на рабочего?

— Да, он родился в рабочей семье, — говорила Нора, — и ему в прежнее время довелось испытать много нужды и лишений. Он стал и политическим деятелем, но не только не порвал с рабочим классом, но, наоборот, всегда всеми силами стоял за его интересы. Наше ирландское рабочее движение в значительной степени дело его рук.

— Почему же вы живете не в Ирландии? — спросил Джек.

— Потому что отцу хотелось познакомиться с жизнью ирландских рабочих в Соединенных Штатах и Канаде. Из Ирландии очень многие эмигрируют в Америку.

— Значит, вы вернетесь потом в Европу? — спросил Джек с оттенком некоторой грусти.

Нора улыбнулась странной, мечтательной улыбкой.

— Я не смогла бы ни минуты жить, если бы была уверена, что уже не вернусь в Ирландию! Это было бы ужаснее всего. Конечно, мы вернемся туда, и, может быть, даже в скором времени.

— А я не смогу ни минуты жить, если вы уедете! Я умру!

— Поезжайте и вы в Европу!

Джек задумался.

— Мне это ни разу не приходило в голову, — сказал он. — Я страстно люблю пароходы и всю жизнь мечтаю о морском путешествии. Но в то же время я представить себе не могу, чтобы я покинул Штаты.

— Увидите нашу страну! Чудесную, зеленую страну кельтов!

— Вот только вопрос, как еще добраться до вашей Ирландии? Не пришлось бы принять ванну!

— Какую ванну?

— Из морской воды! Холодную! Теперь что-то уж очень часто топят пароходы…

Джек произнес эти слова преувеличенно скромным тоном и опустил глаза. Ему казалось, что Нора читает в его душе. А то, что было написано в душе у Джека относительно потопления пароходов и морских ванн, вряд ли понравилось бы честной и прямой девушке.

Джемс О’Конолли редко присутствовал при подобных беседах Джека с его дочерью. Он был страшно занят журнальной работой и посещениями рабочих клубов и собраний, в которых он выступал с речами и докладами. Джек иногда сталкивался с ним на лестнице их дома или в «гобокен-ферри» [6] Паром ( Прим. ред .). , на котором О’Конолли часто ездил в рабочее предместье. Ирландец был всегда очень любезен и даже более того — сердечен с Джеком, брал его с собой на собрания, охотно и много говорил с ним, но Джек никогда не видал, чтобы этот, столь симпатичный ему человек, улыбался. Вначале это немного смущало Джека: он ставил смех и юмор выше всего на свете, и сумрачные, серьезные люди казались ему инвалидами. Но потом он понял, что у этого необыкновенного человека совсем особый склад души. А еще позднее он понял и сущность этого душевного склада: на душе Джемса О’Конолли лежала громадная темная тень векового страдания его страны.