Мор Йокаи - 20 000 лет подо льдом [Забытая палеонтологическая фантастика. Т. XXIII]

Наконец, она уже пришла мне на помощь.

Положив одну руку на мое плечо, а другой указывая на мой лоб, она проговорила:

— Горе деа! (ученый).

— Шад! — каркнул старик в ответ.

— Эд! (свидетель) — продолжала девушка, указывая на себя.

— Маккот-мардот! — с озлоблением кинул патриарх те роковые слова, которые в старину говорились только непослушным девушкам. Оно означает угрозу высечь розгами.

— Маккот-мардот! — прохрипел он вторично.

Девушка нагнулась, подняла кусок китового нерва и покорно хотела подать ему, чтобы он наказал ее. Я взял у нее этот предполагаемый бич и сам подал старику, но отвел, однако, Нагану в сторону.

В бессильной злобе старик принялся колотить кристалл, в котором сидел. Этому я не препятствовал — колоти, сколько хочешь!

Я захотел показать, что знаю его язык и, указывая на себя, сказал:

— Неах! (князь).

Взяв за руку девушку, я добавил:

— Же кохта! (хочу жениться на ней).

— Меахссов! — быстро сказала Нагана, крепко сжимая мою руку.

— Алманат! — бормотал старик.

— Меахссов! — настойчиво повторила она.

— Алманат!

Раз пять или шесть перебрасывались они этими словами, которыми определяется свадьба немедленная и свадьба отдаленная. Меахсхов значит «с сего дня», алманат же — «после».

Наконец, у почтенного патриарха разыгрался настоящий допотопный гнев.

Я подошел в упор к старику и с храбростью человека XIX века взглянул ему в глаза.

Он злорадно усмехнулся, скривив все лицо, и хрипло процедил сквозь зубы:

— Катланнет!

Услыхав это страшное слово, Нагама упала на колени, несколько раз ударила себя рукой по лицу и разразилась горькими слезами и жалобами.

Катланнет — значит девушка, имевшая уже несколько женихов, которые все умерли до свадьбы. Буквальный перевод этого выражения — «убийца мужчин». Заклейменная этим названием не может более обручаться.

— Что мне за дело, умирали твои прежние женихи или нет, — сказал я на своем родном языке Нагаме, поднимая ее с колен. — Мы тут только вдвоем. Для нас здесь нет допотопных законов и обычаев. Я желаю жениться на тебе и женюсь, если только ты согласна.

Должно быть, и Нагама, и старик догадались, что я говорю. Нагама сквозь слезы улыбнулась мне и закивала головой. Патриарх же, в свою очередь, заплакал чисто по-ребячески и, ударяя рукой по кристаллу, повторил несколько раз подряд:

— Галош! (плен).

Смысл этого слова был тот, что Нагаме нельзя выходить замуж, пока глава семьи находится в плену.

Бедный старикашка! Он боялся, что я покину его заключенным в кристалле, когда женюсь.

Я поспешил успокоить его.

Принеся молоток и лом, я показал ему эти орудия и отколол ими маленький кусок кристалла, чем желал доказать свое желание освободить его окончательно, если он согласится на нашу свадьбу.

Это тронуло его, и он благословил меня словами: Боар гетибб (радостная весть), дававшими согласие на брак.

Нагама подошла ко мне и, вся сияя радостью, положила мне руку на плечо.

Пользуясь тем, что мы стояли близко к нему, старик схватил Нагаму за руку, усадил рядом с собою на край призмы и прошептал:

— Кессуба!

Кессуба! Вот тебе и раз! Я воображал, что люди до потопа были не так алчны, как нынешние, а тут оказывается другое.

— Кессуба! Кессуба! — повторял патриарх, протягивая мне открытую ладонь и энергически потрясая головой.

Он потребовал выкупа невесты.

Я разыскал в своих вещах прекрасный лабрадоровый кристалл и дал ему.

Он, видимо, обрадовался подарку и крепко сжал его в руке.

Достаточно налюбовавшись на кристалл, он сначала сказал:

— Каимли!

«Ого! — подумал я. — Раз тебе известно это понятие, то ты, по-моему мнению, вовсе не допотопный человек. Слишком уж, я вижу, ты просвещен!»

Каимли — говорится, когда желают оставить лично себе полученный в обмен за невесту дар.

Однако, немного погодя, старик с присвистом выговорил и парнасса, — значит, он решился уступить драгоценный кристалл Нагаме.

И действительно, он завернул его в край хламиды невесты, но зато обратился ко мне со словами секуким.

Час от часу не легче! Теперь он требовал уж серебра.

Что мне было делать? Кроме серебряной часовой цепочки, у меня не было ничего подходящего. Я снял ее с себя и надел старику на шею.

Он радостно улыбнулся, поглядел на цепочку, подробно оценил все ее достоинства и потом одним быстрым движением снял ее и обмотал вокруг руки девушки.

Все-таки хорошее начало брало в нем верх над дурным.

Вслед за этим он потребовал от меня устройства балдахина, без которого у евреев немыслимо совершение брачного обряда.

Сделать это было нетрудно и недолго, имея под рукой кашалотовую шкуру и созданные самой природой роскошные колонны.

Я быстро выкроил ножницами из шкуры кашалота что было нужно и устроил балдахин. Вид этого полезного орудия (ножниц) и способ их употребления очень удивили старика и девушку.

При прежней жизни этого патриарха, очевидно, еще не знали употребления ножниц; поэтому и волосы моей невесты остались целы.

Но вот старик совершил над нами брачную церемонию, назвал нас мужем и женой — и я сделался членом древнейшего рода на земле.

Теперь я должен был напоить своего тестя.

«Понятно, он захочет пить только из собственного сосуда, — думалось мне. — Ведь так всегда водилось в древние времена».

Ввиду этого, я ломом отбил приросшую ко дну пещеры скорлупу яйца динорниса и стал очищать ее внутренность. В ней находилась масса коричневых зерен, похожих на булавочные головки. Думая, что это какая-нибудь негодная дрянь, я высыпал ее, не подвергая даже расследованию.

Однако, Нагама подбежала и терпеливо собрала все эти зерна в подол своей одежды.

Я наполнил скорлупу свежей водой, примешав немного китового молока и амбры, разведенной в спирту, и поднес старику.

Он жадно выпил все, обращая благодарные взоры к тому месту в «потолке», в котором надлежало быть небу.

Потом я должен был выпить за здравие его и Нагамы, а затем я вторично наполнил ему чашу. Осушив ее до дна, он с силой швырнул ее об «пол», исполняя и этим обычай, сохранившийся от первобытных времен еще и до наших дней.

К счастью, скорлупа яйца динорниса не бьется, подобно нашей стеклянной посуде, а то бы мне не из чего более было поить моего многоуважаемого тестя.

К моей оловянной посуде он питал неодолимое отвращение, так же, как и к моей пище. Сколько я ни предлагал ему медвежатины, кашалотового языка, китового сыра из молока китихи, он только брезгливо отмахивался и плаксиво твердил: