Анастасия Баталова - Нефть в наших жилах

— У вас нет детей? — осторожно спросил Анри.

— Нет пока. Мне ещё не встретился мужчина, которого мне захотелось бы увековечить. Точнее… был один, но меня опередила другая…

Анри-Арчи, чувствуя на себе прямой и горячий луч Ритиного взгляда, смотрел в тарелку так внимательно, будто в ней можно было прочесть откровение о смысле жизни.

— Простите, если всколыхнул неприятные воспоминания.

— Ничего. Прошлое — часть меня. Оно помогло мне стать такой, какая я теперь. Каждый момент прошлого — малюсенький кирпичик настоящего…

В просторный, мягко освещенный зал ресторана вползла музыка. Неторопливо, словно длинная величественная змея, она обвилась вокруг каждой ножки каждого столика, свернулась кольцом в самом центре — на пустынной танцплощадке, освещенной молочным светом нескольких прожекторов.

— Наверное, вас уже спрашивали об этом так много, что вам уже надоело отвечать…

Анри-Арчи остановился, но Рита подбодрила его:

— Вы хотите спросить о маске?

На лице молодого человека затеплилась застенчивая улыбка.

— Да, вы правы. Спрашивают постоянно. Отчасти я понимаю, почему спрашивают. Многие думают, что эта маска нужна мне для того, чтобы выделяться из толпы и тем самым поддерживать интерес к своей персоне. По милости Всемудрой всё в этом мире подвержено забвению. Забываются великие битвы, кровавые жертвы, доблестные герои. Не все способны спокойно это принимать. Я сама видела немало героинь войны, которые не могли смириться с забвением. Они хотели жить всю жизнь так, как жили в первые годы после свершения прославленных подвигов — чтобы их останавливали на улицах, чтобы им улыбались и наливали в ресторанах, чтобы прекрасные юноши краснели, поймав их взгляд… Потеряв всё это, они не смогли наладить новую жизнь: найти работу, погрузиться в мирные увлечения, организовать быт — они продолжали цепляться за призрак прошлой воинской славы и спивались, превращаясь из достойных орденоносиц в жалких полусумасшедших алкоголичек, с каждым новым стаканом начинающих рассказывать с начала одни и те же истории о битве у Маймаррова холма… Маска у меня на лице — вовсе не способ напомнить людям о том, что я тоже была там. Скорее, это способ дать людям шанс забыть об этом. Мало ли какие шутовки-затейницы разгуливают по улицам в масках, а вот по неприкрытым поцелуям маймаррова огня на лице меня узнавали бы сразу…

После разговора о маске столик на несколько минут окутало облако задумчивого молчания. Рита, смакуя, пила вино, Анри доедал гарнир. Музыка продолжала звучать, негромкая, осторожная, лучи прожекторов шарили по пустующему танцполу, иногда обращаясь к столикам, точно пытаясь позвать хоть кого-нибудь на возвышение, залитое бело-голубыми озерцами света.

— Потанцуем?

Рита поставила бокал и встала, словно Анри уже сказал «да». Она протянула ему руку и, когда он шёл вслед за нею на свет, ему в очередной раз показалось, будто где-то здесь витает тень Лоры, обретшей загадочную способность оттуда, куда она отправилась, влиять на мир живых и благодаря такой способности ревностно следить, подобно духам в сказках, чтобы ее возлюбленный достался только женщине, ни в чем ей не уступающей… Лора тоже никогда не спрашивала; обнимала, не спрашивала, целовала, не спрашивала, точно какой-то вредный маленький херувим заранее нашептал ей, что Анри уже согласен, сведя на нет все его усилия, приложенные к тому, чтобы это скрыть.

Танец подразумевал физический контакт, соприкосновение рук, уменьшение расстояния между телами до полушага… И случилось то, чего Анри-Арчи больше всего боялся: близость женщины разбудила в нём несмолкающий никогда, а лишь стихающий порой, древний зов крови. Он понял, что Рита в любой момент может это заметить, стоит ей только прижать его к себе покрепче. Молодого мужчину захлестнула волна глупого панического стыда… Не дождавшись конца музыки, он отодвинул от себя Риту, почти оттолкнул и бегом спустился с площадки в спасительный полумрак зала.

Правительственные номера на автомобиле, из которого грациозно выпорхнул, опираясь на руку женщины в тёмных очках, Саймон Сайгон, оставили в душе Онки назойливую саднящую досаду. Вот как так получается, что одному, чтобы подняться высоко, надо выбивать, выгрызать каждую новую малюсенькую ступеньку, а другому достаточно просто лечь в нужную постель, и она, точно сказочный ковер-самолет, мигом вынесет его на вершину?

Сначала Онки старалась не думать об этом, но волнение, связанное с приближающимися выборами, нередко лишало её сна, и низменные мысли подло атаковали её именно тогда, когда она становилась слабее всего — в бессонницу.

«Как же хорошо быть мужчиной! — думала она, лежа в темноте и слушая спокойное дыхание Гарри, — до чего же легко даются им победы над жизнью! Они только и делают, что получают подарки, и выслушивают слова восхищения. Им ничего не надо делать, они созданы для радости! На них тратят деньги, ради них совершают подвиги… Мужчина — прекрасный тюльпан, произрастающий на земле, а женщина — крот, вынужденный эту землю пахать, чтобы на ней привольно было расти тюльпанам! О, Всеблагая, как же я устала… Отчего я не родилась мужчиной?»

Онки приподнималась на локте и подолгу смотрела на спящего Гарри: он никогда не забывал побриться перед сном, чтобы ей всегда было приятно, если она вдруг захочет его поцеловать, он жил честным мужем и за душой не держал ничего дурного, и оттого сон его был спокоен, а спящее лицо — удивительно красивым и молодым. Онки смотрела на него, и сердце в ней ныло от странной неизбывной тоски по тому, чего с нею не бывало и никогда не могло быть.

Просыпаясь по утрам, однако, она стыдилась собственных ночных мыслей. Трезвый взгляд на вещи, приходящий вместе с рассветом, освещал обстоятельства под новым углом: в самом деле, разве может место шлюхана, пусть даже при Министриссе, сравниться с заслуженной честным трудом должностью?

«Путь женщины — преодоление препятствий своими силами и своим умом, путь мужчины — в обход этих препятствий, хитростью и торговлей… Два принципиально разных пути, которые не могут привести в одно место. Или могут?»

За завтраком Онки бывала неразговорчива, и Гарри молча потчевал её чем послала Всеблагая. Он давно уяснил, что ежели любимая женщина задумчива, не следует ей докучать, дабы не послужить в очередной раз мишенью для ядовитых дротиков, накопившихся у неё за пазухой.

Неясная тревога не оставляла Онки. Она сосредоточенно пережевывала пищу, почти не чувствуя вкуса, безо всякого аппетита, с трудом, глотала её, пока могла заставить себя; потом обычно резко отодвигала тарелку, брала пиджак, и, скупо выдавая Гарри слова прощания, выходила вон.