Анастасия Баталова - Нефть в наших жилах

— Это стоит денег, много денег, — смущенно пояснил кокот, ласково заглядывая в покрасневшие подслеповатые стариковские глаза, — вы теперь будете сыты… хотя бы…

Леди атташе, наблюдавшая эту сцену, презрительно сузила изящно вырезанные щёлки туго натянутых золотистых век, практически лишённых ресниц — она тайно позавидовала чистоте и силе этой мимолётной ласки, предназначенной нищему старику и мысленно осудила столь безрассудную расточительность чувств. Неожиданную щедрость кокота она объяснила себе тем, что ни дня в жизни тому не пришлось тяжело работать. Беззвучно фыркнув, гордая северянка отвернула своё широкоскулое лицо.

— Красивый мужчина имеет право на маленькие причуды, ему это даже к лицу, — с дипломатическим изяществом, полушёпотом, на родном языке леди атташе заметила ей переводчица при посольстве.

Эдит Хэйзерлей, шедшая позади, наблюдала сцену от начала до конца. Малколм не переставал восхищать её — его характер, лёгкий, как облака, как морская пена, неиссякаемая нежность, проливающаяся на всё вокруг равно: на бродячих кошек и глав государств, на великие монументы и на хрупкие цветы и травы — прославленный кокот как будто брал любовь горстями из рук самого Пречистого, концентрировал её в своём сердце и раздавал миру — потому не любить его было невозможно — это свойство Малколма очаровывало, наполняло гордостью, счастьем, но и немного печалило Эдит — она чувствовала, что как бы ни была сильна его любовь к ней, он сам — солнце, неспособное светить в одну сторону, ясное сияние, которое невозможно ни присвоить, ни удержать…

Они дышали часто, жадно, но всё не могли надышаться. Почти одинаковые стройные тела, лилейно, ирисово белые, накрытые наспех сброшенной одеждой, освобожденные от страсти, казались легкими, как шарики, надутые гелием. Вот-вот взлетят. Стоить только вздохнуть поглубже…

Они лежали рядом, чуть соприкасаясь встрёпанными головами, плечами, бедрами на посыпанном опилками деревянном полу недостроенной мансарды роскошного особняка, арендованного леди атташе: все дни и часы любви, отведенные им провидением, они прятались, как подростки, но это не было никому из них в тягость — решение не связывать друг друга они приняли однажды вполне осознанно, и старались не поднимать болезненной темы о стабильности отношений.

Малколм ласково запускал руку ей под рубашку, застёгнутую сейчас только на две центральные пуговицы, и бережно гладил шрамы, всякий раз с удивлением обнаруживая их нежную выпуклую шероховатость. Эдит вздрагивала и прикрывала глаза.

— Тебе больно?

— О, нет, нет… Просто шрамы — всегда самые чувствительные места на теле, и когда ты гладишь их, при каждом прикосновении, я опять будто вспоминаю, как мне вынимали внутренности, — она усмехнулась своим глубоким гортанным смешком, — только теперь мне кажется, что это ангелы вынимают и целуют их…

Они щекотали друг друга, тихо смеялись, катаясь по полу, стряхивали и сдували потом друг с друга мелкие ароматные опилки — Малколм никогда в своей жизни не бывал счастливее, чем в такие минуты, наедине с нею — и потом он часто спрашивал себя — в чём секрет? в чём разница между Эдит Хэйзерлей и всеми остальными? Почему с нею — ведь на самом деле разницы никакой нет, тот же самый набор простых действий — примитивная физическая близость приобретает совершенно иной, необъятный, космический смысл?

— Мне пора, — тихо произнесла она и поднялась. Провела рукой по жёсткому ёжику коротких волос, чтобы стряхнуть опилки.

— Я не хочу тебя отпускать, — прошептал он, поднимаясь тоже и обвивая руками её шею, жалобно, хрупко, — я люблю тебя.

— Ты ходишь под руку с теми, кого я охраняю, — произнесла Эдит со своей грубоватой грустной улыбкой, от которой у Малколма мурашки шли по позвоночнику, — и так будет всегда…

Она замерла, прислушиваясь. В нижних этажах приглушенно поскрипывали высокие новые двери.

— Я не могу без тебя… Если бы ты смогла принять меня таким… с моей… профессией… и поверить, что несмотря на все мои связи я люблю и всегда любил только тебя. Достаточно одного твоего слова, Эдит, я побросаю всех своих дипломатичек и министрисс, буду сидеть дома, ждать тебя с работы, готовить ужин: тебе ни с кем не придётся тогда делить мои ночи — каждая будет принадлежать тебе от заката до рассвета…

— И я люблю тебя, — сказала она спокойно, нежно обрамив ладонями лицо Малколма, заглянув ему в глаза, — радость моя… Только ты, я думаю, пока просто не осознаёшь, что не сможешь принадлежать одной. Любовь к женщинам такая же часть твоей природы, как моё умение стрелять. На любой резкий звук реакция одна — моя рука касается кобуры — так и ты, малыш, завидев женщину, подсознательно предлагаешь себя ей. Я не хочу тебя обидеть, но, пойми, такова твоя суть. Ты самое прекрасное и доброе существо, Малколм, какое я когда-либо встречала, и эту любвеобильность я никоим образом не осуждаю, ибо она тоже проистекает из щедрости твоей души… Пусть всё останется как есть! Мне легче быть одной из многих — ведь я знаю, что ты выделяешь меня среди прочих — чем стать скрягой, пытающейся запереть солнце в своём чулане… Пойми, малыш, мы оба будем страдать, да и любовь наша скорее начнёт оскудевать, как только мы попробуем её законсервировать! Я в этом убеждена. Знаешь, на свете бывают такие идеалисты, которые, будучи влюблёнными, предъявляют столь высокие требования к совместному счастью, что не сходятся никогда из боязни разочароваться в жизни… Я, наверное, из таких.

Он прильнул к ней вдруг — так горестно, так сладко! — как бы одновременно и признавая истинность её слов, и страстно желая их оспорить… Эдит молча обняла его. Смяла покорные губы несколькими сильными, быстрыми поцелуями, а затем, решительно отстранившись, вышла.

— Где ты был? — небрежно спросила леди атташе, придержав за плечо пересекающего роскошно обставленную гостиную Малколма.

— Прогулялся немного… здесь такие дивные сосновые леса! — мило улыбаясь, ответил он, сияя неземной прозрачностью своих сапфировых глаз, — это запрещено?

Двумя пальцами леди атташе осторожно извлекла из густых волос Малколма застрявшую в них сухую древесную стружку. Она положила находку на ладонь, разглядела внимательно, словно частный детектив, и сдула.

— Да нет, почему же, гуляй на здоровье, свежий воздух полезен для организма, — она умолкла, смерив Малколма долгим взглядом.

Вероятно, из-за необычного северного разреза её глаз кокоту всегда казалось, что леди атташе смотрит на него подозрительно или сурово.

— Любая вещь, — сказала она, будто бы обращаясь вовсе не к нему, а вольно размышляя вслух, — служит тому человеку, который заплатил за неё. Экран моего телефона, к примеру, настроен таким образом, что реагирует на прикосновение только моих пальцев…