Анастасия Баталова - Нефть в наших жилах

— Тебе не понравилась моя история? — спросила она с маленькой хитрой пронзающей улыбкой, за которой точно пламя за заслонкой камина бесшумно хлопало крыльями глухое белое отчаяние.

Малколм не мог ничего сказать. Он понимал её, он чувствовал её боль, которую она так жестоко и гордо выражала, и он точно знал, что бессилен ей помочь. Мера любви, отпущенная ей его сердцем, оказалась слишком малой, чтобы её сердце утолить. Встречаются сердца, чтобы напоить которые своё нужно отжать досуха. И сердце Марон было из таких.

Тайра Мортал торжествовала. Честное голосование ли, связи ли с мафией, злополучное ли письмо «сверху» — было совершенно не важно, что именно вознесло её на губернаторский пост — все средства оказываются оправданными в миг высшего триумфа — достижения поставленной цели.

Дискуссионый зал Мраморного Дома в Атлантсбурге гудел равномерно и глухо, как трансформаторная будка. Депутаты, заместители, советники по самым разным вопросам, работники администрации важные и помельче — все поздравляли Леди Губернатора с заслуженной победой — подходили, жали руку, говорили заготовленные слова. Кто-то даже принёс цветы — пышный, почти шаровидный букет мелких роз: он лежал перед Тайрой на трибуне, похожий на белого барашка с голубой ленточкой. По залу время от времени чинно, подобно прибою в благостную погоду, прокатывались аплодисменты.

Онки Сакайо сидела с видом человека, который потерял всё. Собственно, так оно и было. Она даже не могла в деталях припомнить, как несколько минут назад сама подходила к Тайре, жала её руку с холодными перстнями и даже выслушивала от неё какие-то похвалы своей деятельности. Это было как в далеком сне.

Онки обнаружила себя в красном бархатном кресле, крайнем в четвертом ряду. Она точно приросла к этому креслу: перед нею, словно видения, вереницей проплывали люди, несущие на своих лицах отблески чужого праздника. Взгляд Онки был неподвижен словно объектив камеры на штативе. Он не преследовал никого: узнанные и незнакомые, безотчетно приятные и отталкивающие, разные и неотличимые, друг за другом фигуры оказывались в кадре, затем мирно покидали его…

Вдруг она увидела Саймона. Как бывало всегда, когда она видела его, и теперь всё вокруг него разом потускнело, размылось — он оказался единственным предметом, на котором сфокусировалась камера. На нём была простая кремовая рубашка с жемчужными пуговицами и щегольское кружевное кашне цвета кофе. Эти цвета как нельзя эффектно оттеняли его кожу, подчеркивали яркие зеленые глаза, гармонировали с прямыми длиной до плеч волосами цвета мокрого песка… Снова Саймон был идеален — ни прибавить, ни отнять. Его шея, кисти руки, мочка уха, на миг показавшаяся из-за волос, когда он повернул голову — все эти изящные детали, достойные коллекционных фарфоровых кукол, вместе с мыслью о проигранных выборах на какое-то краткое мгновение сделали существование Онки просто невыносимым.

Саймон поднялся на трибуну и сказал что-то Тайре Мортал. Она покивала и ритуально поднесла к губам его протянутую руку. Сдержанная улыбка Саймона в ответ — как молодой лунный серп, как нож, вспарывающий онкино живое…

Она опомнилась, когда он, повернувшись, чтобы спуститься с трибуны, поневоле глянул в зал. Только бы уйти незамеченной…

Спрятав голову в плечи, ссутулившись и особо не считаясь с приличиями, Онки принялась протискиваться к выходу.

Главная улица Атлантсбурга кипела полуденной суетой буднего дня. Пестрая, как овощной суп, толпа влеклась по тротуарам могущественными силами случайности и необходимости. Онки никогда прежде не испытывала желания разглядывать прохожих, но сейчас ей было до того пусто, что не оставалось ничего другого. Онки, наверное, в первый раз за долгие годы праздно шаталась по городу.

Навстречу ей попался человек, несущий под мышкой лошадиную голову, вырезанную из дерева. Пьяница в замызганной ситцевой юбке поклянчила мелочи. В небольшом скверике две пожилые дамы попросили сфотографировать их с кустом сирени. Они прислонили к увядшим щекам пышущие свежестью пушистые кисти и застыли трогательно и торжественно.

Человек, одетый в ярко-желтый дутый костюм цыпленка, раздавал рекламные листовки недавно открывшегося бистро. Ему стало жарко: отойдя в сторонку, он снял, бережно поставил на скамейку шаровидную гигантскую цыплячью голову с алым гребешком и жадно попил воды из бутылки.

Девушка в кожаной куртке с заклёпками тренькала на гитаре. Перед нею на газоне лежал берет, полный мелочи.

Мальчик с красноглазым белым голубем на плече приставал к гуляющим в надежде, что кто-нибудь захочет сфотографироваться с его ручной птицей. Девочка лет пяти шумно училась кататься на велосипеде.

Всё это были люди. Тот самый «народ», за который ежедневно радела Онки.

Она пересекла сквер и спустилась на набережную. Здесь было непривычно тихо. Шум машин остался наверху, он висел над набережной как дым — будто не дотягивался до воды.

На самом краю каменной набережной, подстелив лёгкую красную куртку и свесив вниз ноги в кедах, сидела девушка. Она нашаривала подле себя мелкие камушки и, щедро размахиваясь тонкой голой рукой, швыряла их в канал. Онки подошла и молча встала рядом.

Девушка сделала ещё пару бросков и взглянула на неё:

— Вот это встреча! — просияла она, лихо вскакивая и отряхивая джинсы, — А я голосовала за вас!

— Спасибо, — машинально протягивая руку, промямлила Онки, смущенная внезапным горячим приветствием, — как вы сами изволите видеть, к сожалению, не помогло.

Девушка непринужденно помочила ладони в канале, потрясла ими, вытерла их о белую футболку с чёрной надписью «Я ФИЗИК» и ответила на рукопожатие.

— Вы действительно физик? — спросила Онки.

Девушка гордо оттопырила ткань на груди, демонстрируя надпись. Ростом — пигалица. Стриженная головка, шейка-кочерыжка, ротик-веревочка, умные серые глаза. На вид ей дашь лет восемнадцать, не больше.

— Холли Штутцер. Специалист по динамике состояний холодной плазмы. Бывшая сотрудница АЦИАЯ.

По интонации, с которой произнесена была последняя фраза, Онки поняла: не она одна сегодня лишилась всего — работа в самом АЦИАЯ, прославленном на родине и зарубежом, известное дело, для научного сотрудника всё равно что родня… или любовь…

Над водой повисали чайки. Мирно шелестела автодорога. Две женщины стояли на набережной. У каждой из них был свой способ переживания потери: одна вглядывалась в лица, другая кидала камни. Разными дорогами шли они к одной цели — обе пыталась стерпеть оплеуху судьбы. И в этом загадочном состоянии они встретились — мгновенно возникшее взаимопонимание сблизило их.