Анастасия Баталова - Нефть в наших жилах

На стол прилетела птица. Она невозмутимо прошлась между большими блюдами в центре стола и нагло всадила тонкий клювик в ломоть хлеба. Селия, желая угостить непрошенную гостью и вместе с тем указать ей место, разломила булку и бросила на пол.

Кузьма загадал, что если невеста примется за десерт, то он задаст вопрос. А если так и не попробует, — не станет спрашивать. Чтобы сделать свою жизнь взаперти хоть сколько-нибудь интересной, он с детства играл сам с собой таким образом в «орла-решку»: придумывал себе испытания и условия, при которых он должен будет эти испытания пройти.

Завтрак подходил к концу, и юноша почти успокоился: Селия, похоже, не собиралась есть фруктовый салат. Она задумчиво стирала хлебным мякишем с тарелки остатки крабовой пасты. Выпавшая из прически черная прядь-нитка у неё на шее шевелилась от ветерка. Воротник розовой блузки был расстегнут.

Селия вдруг протянула руку, взяла вазочку и подцепила десертной вилкой полупрозрачное перышко ананаса.

— Почему вы не приходите ко мне ночевать? — Кузьма не стал ждать, пока страх окончательно отобьет у него решимость.

Селия напряглась. Губы её слегка дрогнули. Она перестала жевать: не ожидала, по-видимому, что он осмелится задать вопрос напрямую. Молодая женщина аккуратно опустила на скатерть серебряную двузубую вилочку, которую держала в руке, оглянулась на дворецкую, которая вышла на террасу с двумя чашечками кофе на подносе. Несколько мгновений длилась пауза.

— Тебя оставить на хлебе и воде на неделю? Это дерзость.

Кузьме показалось, что в ровном голосе Селии дернулась взволнованная нотка.

Изящно склонившись, дворецкая ловко заменила тарелку из-под суфле, стоявшую перед Селией, блюдцем, на котором в фарфоровой чашечке чуть крупнее наперстка дымился эспрессо. Кузьме подали латте с посыпанной тертым кокосом высокой шапкой пены.

Селия поблагодарила дворецкую сдержанным кивком, нашла на столе крохотную, как из кукольного набора, ложечку и стала помешивать кофе, будто вовсе позабыв о Кузьме и его чаяниях.

Он придвинул к себе свою кружку — сливочно-кокосовое облако над ней качнулось — совершенно не чувствуя аппетита и не получая удовольствия, внутренне сжавшись от ожидания возмездия, юноша принялся пить душистый сладкий напиток маленькими глотками. Кузьма не поднимал глаз, но догадывался: Селия глядит на него. Убедившись в этом, он чуть не поперхнулся. На этот раз юноша поклялся самому себе не струсить и во что бы то ни стало выдержать её взгляд. Прежде он всегда тушевался, когда Селия смотрела на него долго и в упор.

Её большие глаза — пруды с вязкой тяжелой нефтью, как будто вскипели.

— Твои желания в скором времени будут удовлетворены, — сказала она сухо и, отставив нетронутый кофе, поднялась из-за стола.

После завтрака Кузьма спустился в парк, прихватив с собой книгу и пакетик леденцов. Он любил так проводить время: усевшись на своей любимой толстой ветке среди листвы, где его и заметить-то было сложно, читать, слушать музыку или просто размышлять, болтая ногами. Ему нравилось вырезать на тёмно-серой шершавой коре ножичком разные узоры. Большая часть их до сих пор сохранилась, старые рисунки разве только немного потемнели — дерево стремилось заживлять свои раны.

Кузьма достал из-за пояса миниатюрный кинжал с ручкой, инкрустированной бриллиантами. Он ещё не знал, что будет вырезать, но томящееся в нём беспокойство нужно было выпустить, точно бабочку из банки. Немного подумав, он нацарапал на коре первую букву. Затем вторую, третью…

СЕЛИЯ

Каждое букве Кузьма старательно придал форму изысканного вензеля. Во рту у него медленно, как закат над океаном, таял мятный леденец. В наушниках играла, поставленная на круговую, популярная песня. «Убей меня, если любишь». Если бы Селия знала, конечно, она бы запретила.

Закончив с именем невесты, Кузьма подумал и вырезал рядом череп с костями: лишь такой замысловатый противоречивый рисунок мог хоть в какой-то мере дать представление о том, что он чувствовал — резные нежные сплетающиеся буквы, похожие на цветущий плющ, и череп.

«Твои желания будут удовлетворены… Что же стоит за этими словами? Неужели она придёт? Правда, любовное обещание обычно не произносят таким тоном…»

Кузьма вспоминал лицо Селии, напряженно-суровое, словно что-то беспокоило её. Или даже пугало. Вспоминал ночную возню в холле, подвал, пятна света, снующие по стене подобно перепуганным белым мышам. И синий край атласного халатика, ползущий по миндальной коже бедра, поднимающийся всё выше, выше, в ту минуту, когда Селия потянулась, чтобы поправить шторы…

Сегодняшнее ожидание было в чём-то похоже на самое первое, еще не замутненное разочарованием, но и отличалось от него. Кузьма чувствовал себя будто перед поездкой на неизвестном аттракционе: может, будет хорошо, а, может, и страшно… Он вздрогнул, когда отворилась, наконец, дверь комнаты, и узкая полоска света протянулась к его ногам — в точности так, как он себе представлял.

Только вместо той, кого он ждал, на пороге стояла другая — новая охранница, совсем юная, сильная, молчаливая.

Кузьма не помнил её имени.

Гладкая кожа, туго облегающая крепкие бицепсы, в полумраке казалась бронзовой. Она сделала несколько шагов к нему, заслонив собой свет. Во всем мощном теле девушки, в каждом её движении, чувствовалась торжественная бережная робость, совершенно, казалось, неуместная, выбивающаяся из общего впечатления.

— Что тебе нужно? — испуганно спросил Кузьма.

— Госпожа велела мне быть с вами этой ночью, — застенчиво пробормотала огромная охранница, сделав ещё полшага вперёд.

Она осторожно попыталась обнять юношу, но он вывернулся. Отбежал, прибился к стене, воскликнул с негодованием:

— Убери руки! Уходи сейчас же! Нет! Я не хочу!

Когда за ночной гостьей, не произнесшей более ни слова, закрылась с привычным лёгким щелчком дверь, Кузьма не выдержал и, рухнув на постель, заплакал, утопая лицом в упругой зефирине-подушке.

— Почему ты все время молчишь? — спросил Кузьма у охранницы, сидящий напротив него в кожаном салоне лимузина. Его беспредельно раздражало, что девушка ведет себя так, словно это не она, а её копия из параллельной реальности минувшей ночью вошла к нему в комнату.

— А разве нужно говорить?

На спокойном красивом лице — преданность и смирение, мышцы под золотистой упругой кожей — словно яблоки в мешке — рядом с такой девушкой действительно можно ничего не бояться, только если одиночества — её внутренний мир казался запертым наглухо: «да, господин», " хорошо, господин» — ничего личного. Она, вполне вероятно, была готова даже погибнуть, защищая Кузьму, но при этом и о погоде с ним поболтать, так во всяком случае это выглядело, для неё составило бы большой труд.