Роман Орлов - Весы Лингамены

— Миллионы? — вырвалось у меня. Я вздрогнул. — Неужели таковы масштабы пассивной инерции?

— Смотрите, — тут же отозвался Крей. — Вот какие цифры мы имеем. Население земли насчитывает двадцать миллиардов. Со времени создания машин желаний, как вы знаете, эта цифра медленно, но неуклонно уменьшается. Около одной десятитысячной отсюда — больные «пружинной эпидемией». Таких миллиона два. Все они разбросаны по механическим городам, которых на планете около трёхсот. И население этих городов, надо отметить, прибывает.

«Значит, Процент Счастья неуклонно падает, — решил я про себя. — Об этом Карт нам не говорил. Но мы и не спрашивали».

— Страшная штука эти пружины, — продолжил рассказ координатор. — Как они действуют, вы, верно, уже поняли. Но ещё страшнее выходит, когда у больного кончается заряд, а он этого не ждёт. Особенно дико звучит словосочетание «останов пружины», означающее полную потерю мотивации человеком. «Останов» может произойти тогда, когда человек, больной «пружинной эпидемией», забывает вовремя принять «пружинку», то есть — таблетку или укол. Со стороны может показаться поразительным: в наше время лечится любая болезнь, и можно даже регенерировать некоторые органы. Но «пружинная эпидемия» пока непобедима. Ибо вгрызается в мозг и сознание гораздо глубже пустяковых болезней прошлого, таких как рак или вирус иммунодефицита.

— Скажите, Крей, а кто-нибудь вообще выходил отсюда? — спросила Дарима, и сама поправилась: — Точнее, излечивался ли кто-нибудь и покидал потом город, есть такие случаи у «пружинников»?

— Выходили. Случалось, — ответил координатор с ударением на первом слове. — И не только ногами вперёд. Но вряд ли вас заинтересуют эти прецеденты. И даже если кто-то вылечится, выйдя отсюда, ему вряд ли удастся найти настоящих друзей. У многих из нас глубоко внутри живёт боязнь «подхватить» эту неизлечимую эпидемию, этот бич современности, этот социальный червяк — «пружинную эпидемию». Хотя в этом городе достаточно желающих помочь больным, в мировом масштабе это капля в море. Сами подумайте: кто здесь будет работать? Лишь те, в ком сильна вера в то, что «пружинники» нуждаются в помощи и сострадании.

— Вера и сострадание, — задумчиво резюмировала Дарима. — Похоже, у нас только один способ полностью излечить этот страшный недуг человечества: разломать стены тюремной камеры сознания, чтобы лучи смысла и осознавания оживили и реанимировали меркнущий разум, заблудший в болотах психосоматики.

Зоннер искренне удивился словам Даримы:

— Ну-у! Этого пока ещё никому не удавалось. Ни спецам по психологии, ни ребятам из Института Счастья с их базовыми методами… Никому.

— А чем они вообще занимаются, все эти люди, живущие здесь? — спросила Дарима. — Может быть, это риторика, но ведь пока «пружина» работает, они ходят, общаются, вероятно, у них остались ещё какие-то интересы — науки, искусство, общение. Или хотя бы надежда выйти отсюда…

Пока девушка говорила, Крей Зоннер внимательно следил за ней, и лицо его всё больше вытягивалось.

— Вынужден вас огорчить. Практически все они дошли до высшей степени отчуждения. Они уже перешагнули порог, за которым обрывается последняя надежда. Они утратили способность чувствовать. Во всяком случае, их порывы мгновенно проходят, затрачивая слишком большой заряд опасных веществ, дающихся им в таблетках.

— Как же мы дошли до того, что целый человеческий город — и далеко не один! — описывает лишь сухой язык цифр? — спросил я вслух. — Словно речь не о людях идёт, а о количестве запасов биоматериала, воплощённого в определённую форму…

Зоннер пожал плечами. — Моё дело лечить и помогать, — скромно заметил он. — А ответ на эти вопросы вряд ли поможет этим несчастным… Кстати, — и Крей указал на стенд, перед которым мы все стояли, — видите красный кружок под рассказом спортсмена, справа внизу? Он означает, что автор послания хочет остаться анонимным.

— А есть и другие варианты? — поинтересовалась Дарима.

— Ещё есть зелёный кружок — это когда автор записки просит с ним связаться. И третий вариант — вообще без значка. В этом случае разместивший записку оставляет право выбора за читающим. Навещать ли его — решать только вам.

— Наверное, чаще встречаются красные кружки? — спросил я.

— Здесь у нас целый рассказ, но нередко можно встретить лишь крик «Помогите!» Но — с красным кружком! На красный кружок реагирует робот — чтобы приехать и сделать больному оживляющую инъекцию (ту же «пружинку», но только внутривенно, так как больной уже частично обездвижен и не может глотать). Отметки почти всегда красные — здесь собраны люди, утратившие последнюю надежду. Хотя и всё ещё нуждающиеся в общении, даром, что оно чаще всего принимает в таких сообщениях болезненные и безответные формы. Знаете, большинство рассказов на информационных стендах однотипные. Здесь это опустивший руки спортсмен; в других местах часто видны последствия желаний или сильных привязанностей — нередко к человеку противоположного пола. Такие сначала превозносят объект своего поклонения, потом начинают считать, что он им принадлежит и не имеет права на свою собственную жизнь; в результате они полностью изводят и себя и объект поклонения. Эта болезнь стара как мир, и тут обитает множество её жертв. Но знаете… — тут голос Крея потеплел и обрёл заговорщические интонации. — Есть одна история на стендах, которая будоражит меня куда больше других. И я не знаком с её автором. Он упорно не оставляет никаких знаков на своих посланиях — ни красных, ни зелёных. Вероятно, он не против знакомства, но отсутствие зелёного кружочка воспринимается мной как некий забор. Но, может, вы захотите с ним познакомиться? Идёмте, я отведу вас к стенду, чтобы вы всё увидели сами.

«Каждое утро я начинаю с завода этой пружины. Пружина — это жизнь. Нужно кушать — заводи мотор. Нужно спать — заводи. Нужно гулять, думать, ходить, хотеть — заводи. Без нашего дорогого моторчика у нас уже ничего не выходит. Но я видел тлен! Я называл мир живым трупом. Я отвергал соблазны и машины желаний. Я видел свет, но я был один. Я жаждал перемен, но у меня не было соратников. В своих мыслях я сотни раз перекраивал устройство мира, представляя его свободным от бремени страдания и фальши. В мечтах я строил города будущего, но в реальности был лишь инфантильным идеологом. Я оказался диванным революционером. Бессилие росло во мне день ото дня, а вера в мой мир иссякала, и я начал проваливаться в чёрную беспросветность. И выкарабкиваться с каждым разом становилось всё сложнее. Так, однажды я оказался жертвой собственных иллюзий, и, исчерпав последний запас духовной прочности, я вскоре будто заразился болезнью суетности всего сущего».