Анастасия Баталова - До встречи в смертинете

Евдокия права. Эти утра — точно песня в плейере на вечном повторе. Как будто ты уже умер, и у тебя не осталось ничего, кроме запертой клетки твоей памяти. Ходи по ней, сколько хочешь — время от времени останавливайся в каком-нибудь месте, если оно тебе любо, но знай — ничего нового ты уже не увидишь. Никогда.

Жена услышала, что в дальней комнате заплакала младшая дочь. Спустя минуту она вышла в прихожую с ребенком на руках. Удивленная жизнью со сна девочка сосала пальцы.

— Она голодная, я пойду варить кашу, — сказала жена, — ты закроешь дверь на площадке?

— Да, конечно, не беспокойся.

Роберт взял за руку сына, и они вместе покинули квартиру.

Снег таял, едва успев коснуться асфальта — точно наивные мечты при столкновении с реальностью. В этом году Роберту исполнилось тридцать шесть, он работал в компании, производящей и продающей лифты, выплачивал кредит за жильё, каждое лето ездил с семьей в отпуск на море, по пятницам ходил в бар «Малибу» в двух кварталах от дома — его жизненный уклад представлял собою набор итемов, типичный для его возраста, уровня дохода и положения.

Замечательным пунктом в этом списке проходила дружба с Евдокией. Из-за обилия повседневных дел они встречались редко, но регулярно. Жена знала об этой странности своего мужа — общаться с давно умершей женщиной, которая даже не приходится ему родственницей — но не ревновала. Она была из той породы людей, для которых измена — физический процесс. При таком понятии, очевидно, глупо как-то ревновать к женщине без плоти.

Десять лет назад, перед тем, как жениться, Роберт объяснился Евдокии в любви. Он сказал, что ей единственной удалось стать по-настоящему необходимым ему существом.

— Ты с ума сошел? — спросила она тогда, — живой, молодой, красивый! Сто раз ещё полюбишь. Тебе нужна теплая мягкая женщина. Семья. Дети.

Роберт попробовал ей возражать, но Евдокия исчезла.

Она решила устраниться из его жизни, чтобы не красть, не перетягивать на себя драгоценные моменты его материального «воплощенного» существования. Она пропала совсем. Отовсюду, где прежде он мог её легко найти. Она спряталась от Роберта, посчитав, что этим принесет пользу. Чтобы объясниться, Евдокия только раз прислала ему сообщение с корпоративной почты компании «Смертинет». «Не обижайся на меня. Пойми, я от тебя никуда не денусь, а время — пройдет.»

Роберт переосмыслил и высоко оценил её поступок. Спустя год он сделал предложение своей жене.

Они работали вместе, и потому роман вышел очень скучный. Совместные прогулки «до метро» по вечерам, становясь всё длительнее, перешли наконец в совместные утренние поездки в переполненном вагоне.

Потом жена ушла в декрет, и Роберт снова в одиночку вынужден был штурмовать часпиковые турникеты.

Снег не кончался. Он струился и колыхался словно подол великолепного подвенечного платья богини. И не жалко было ей волочить эту сверкающую воздушную ткань по грязному асфальту! Сын отважно вышагивал рядом с Робертом. Его рука в толстой теплой варежке на ощупь напоминала тугой снежный комочек. Точно Роберт слепил этот комочек, решив поиграть в снежки. На куполе непромокаемого капюшона сына снег почти не таял, он лежал на нем неплотным пышным слоем — точно волшебная лунная стружка.

Евдокия объявилась на Рождество. Жена как раз выписалась из роддома с первым ребенком. Роберт в мыле бегал по магазинам. Из суеверия до рождения младенцу вещи не покупали. В квартире пахло хвоей, домашним печеньем и чаем с корицей.

На лестничной площадке стояла теперь нежно-лиловая коляска, высокая, с большими колесами, на удобных мягких пружинах. Когда тебя катают в такой, наверное, чувствуешь себя будто плывешь на корабле.

Роберт шёл по торговому центру с несколькими огромными пакетами, набитыми разными разностями, что становятся нужны лишь когда в доме появляется ребенок.

Он никогда не спрашивал, следила ли Евдокия за его жизнью в тот период, когда они не общались. У неё, несомненно, была какая-то особенная власть над виртуальным пространством, какой не обладают люди из плоти. Но это вполне могла быть и случайная встреча: Роберт, усталый и взволнованный, едва не прошел Евдокию насквозь.

Поговорили недолго: он рассказал о жене, о ребенке, о работе, она сообщила, что разработчики смертинета тестируют новую систему, получившую название «коллективные миры»:

— Говоря самыми простыми словами, когда к тебе подключают эту функцию, ты становишься обладателем своей «информационной сферы», так мы это образование называем; ты можешь создать авторский дизайн, то есть, допустим, хочешь ты жить в лесу, это будет лес, хочешь на берегу моря — пожалуйста. Границы определяются твоей фантазией. Но это еще не все. Самое интересное свойство этих выделенных информационных ячеек: теоретически ты можешь позвать туда, в свой персональный мир, кого хочешь. И он будет видеть тот же лес, что и ты, то же море. Модель будет выстроена с цифровой точностью в сознании каждого из вас. Единство восприятия. Совершенная иллюзия, понимаешь? Вы, ты и кто-то, сможете быть в месте . Абсолютно в месте. И абсолютно вместе . Прости за банальную игру смыслов.

Роберт не придал особого значения услышанному. Если в шестнадцать лет ему казалось, что смертинет — очень важная вещь, и люди туда должны собираться заранее — ведь истово верующие же долгие годы готовят свои души к явлению перед Богом! — то теперь все прежние робертовы устремления потонули в быте, как в реке тонут промокшие щепки. Вечный водоворот мелочей с рождением ребенка сомкнулся у него над головой, и выплыть не стало никакой возможности.

Когда жена вернулась из родильного дома, квартирой овладела характерная бессмысленная бессистемная круглосуточная суета: на всякой поверхности обнаруживались пустышки, пузырьки с остатками чего-то мутного, бледно-желтого, цветные кольца и крышки от этих пузырьков; в ванной почти три года провисел на стене пластиковый лежак для купания, которым воспользовались всего дважды; в любое время дня и ночи мог раздаться странный скрипучий плач, похожий на крик больной птицы.

Жена растолстела, стала носить махровый халат с леопардовым узором. Роберт уходил на работу — она стояла, прислонившись к дверному косяку плечом, и зевала, прикрывая рукой рот. Другая рука покоилась в большом кармане халата. Белые голые ноги утопали в мягких тапках-кошках. Когда он приходил, она стояла точно так же, будто он и не уходил никуда, а просто моргнул.

Эта ежедневная неизменность отдавала какой-то запредельной космической жутью, от которой хочется кричать, когда сталкиваешься с нею внезапно, и к которой привыкаешь, если она сопутствует тебе постоянно.