Мишель Демют - Планета семи масок

Он великолепно изучил все подробности истории десяти лет, предшествовавших войне. Надо было действовать намного раньше: о том, чтобы погасить уже вспыхнувшую войну, не могло быть и речи. Оттянуть ее значило всего лишь усугубить последствия. Война должна была разразиться до того, как оружие достигает ужасающей разрушительной силы, до начала этой гонки за смертью, необходимо вскрыть нарыв прежде, чем он превратится в гангрену.

Чем раньше, тем лучше… Но он был ограничен своим возрастом. Вмешаться в августе 1911 года в дело Агадира было очень заманчиво: достаточно убить кайзера Вильгельма во время его визита в Танжер. Преступление могло быть приписано агенту французов, и, следовательно, началась бы штыковая война — без авиации, без автоматического оружия, без Газа, без Бомб… Она была бы короткой и не слишком кровавой. Но как осуществить это в такой отдаленной стране шестнадцатилетнему ученику Венской гимназии?

Ему было девятнадцать во время сербских событий в августе 1914-го. Это еще годится, но дальше откладывать нельзя: в следующем году немецкие химики запустят в производство Газ. Конечно, применят его в войне, но не успеют усовершенствовать. Поэтому можно надеяться, что война завершится хотя бы до 1919 года. А после нее в проекте Резерфорда не было бы смысла и появление Бомбы задержалось бы еще лет на двадцать.

Что ж, 1914-й… Война будет долгой и страшной, но не настолько, чтобы уничтожить цивилизацию…

Профессор Принцип поднял голову, посмотрел на портрет человека, которого собирался убить, и взялся за работу.

28 июня 1914 года В Сараеве эрцгерцог Франц Фердинанд не счел нужным скрывать от военного коменданта своего плохого настроения. Было от чего испортиться настроению: приехав удостовериться в окончательном объединении Боснии под скипетром его дяди, престарелого Франца-Иосифа, он увидел враждебный город, провожавший кортеж глухим молчанием.

Даже солдаты местного, боснийского полка, стоявшие вдоль улиц, всем своим видом и тем, как они держали оружие, давали понять, что предпочли бы другой визит — Петра Карагеоргиевича, короля Сербии. В открытой машине эрцгерцог и его супруга были великолепной мишенью: хоть Фердинанд и славился смелостью, он все время чувствовал озноб, пробегавший по спине.

Первые выстрелы почти не удивили эрцгерцога. Не торопясь, как в тире, студент Принцип несколько раз нажал на спуск браунинга. Эрцгерцогиня, пытавшаяся заслонить Франца-Фердинанда, упала. Принцип сделал последние выстрелы тщательно, прицеливаясь наверняка.

Он отказался отвечать на вопросы следователей, а во время процесса замкнулся в надменном молчании. Впрочем, процесс этот прошел почти незамеченным: уже бушевала война.

Он умер в 20 лет, так никому и не объяснив своего поступка.

Они парили в рубке управления. Безмятежно плавали меж пультами, перемигивающимися огоньками, звездными картами, приборами. Вокруг них по прихотливым орбитам носились вещи.

Они парили так уже трое суток. Ели, спали, дышали, читали и подсчитывали, плавая по рубке.

Звездолет вышел из строя. Корабль, плод трехвековых усилий астронавтики, двух столетий космических исследований, испытаний и ошибок, миллионов исписанных и исчерченных листов бумаги, еще хранивший память о прикосновениях тысяч рабочих рук, заснул посреди бесконечного пространства.

Они не могли прийти в себя от досады. Их корабль, первый, который люди решились запустить за пределы орбиты Марса, в полный опасностей пояс астероидов, первый, покинувший спасительную гавань, очерченную эклиптикой, первый, созерцавший своими стеклянными очами звезды там, откуда их не видел никто другой, бесстрастно ждал ремонтного корабля, который не прилетит никогда. И было бессмысленно что-то ремонтировать самим: они могли угадать поломку и с первого раза и через тысячу лет.

Каждый час они пытались запустить двигатели, но безуспешно, хотя всякий раз с надеждой склонялись над приборной панелью, ожидая, что стрелки датчиков наконец дрогнут — но замершие стрелки даже не колебались. Когда двигатели начали глохнуть, едва удалось изменить курс и выйти на орбиту вокруг крохотного далекого Солнца.

С тех пор они ждали в тусклом свете аварийных ламп. Их переполняла ярость, но все трое избегали резких движений, опасаясь удариться о металлические переборки; они даже старались глубже дышать, чтобы меньше крутиться вокруг собственной оси.

— Ну и пессимист же ты, Бартелеми, — хмыкнул Андре.

— Земля далеко.

— Мы должны были улететь еще дальше;

— А затем вернуться.

— И мы вернемся, — примирительно сказал Гийом. — Мы снова возьмемся за работу и, может, найдем причину аварии.

— Почему бы не разыграть, какой блок испытать теперь?

Гийом бросил монетку. Та пролетела через всю рубку, ударилась в переборку, отскочила и принялась крутиться крошечной планеткой вокруг погасшей звезды.

— Судьба решила за нас: не чиним ничего. Играем в карты и ждем.

— Ремонтного грузовика?

Последовало молчание.

— Идиоты, — вдруг взорвался Бартелеми.

— Ты о ком?

— О тех, кто писал статейки, которые я читал перед отлетом. Они говорили, что человек впадает в безумие, увлекаясь скоростью, что бессмысленно возить пустые головы со скоростью света, что прогресс человека тут соответствует его тщеславию. Они говорили, что если хочешь узнать дорогу — лучше ходить пешком.

— Ну и что?

— Они ничего не поняли. Они считали себя бессмертными. Они думали, что могут прогуляться до Альдебарана и обратно в скафандре, бросая каждые десять километров по зернышку риса.

— Быть может, им просто не очень-то хотелось на Альдебаран.

— А потому вместо этих идиотов отравились мы. Чтобы через век — другой их потомки капали на мозги нашим: кому, мол, нужно завоевание звезд? Пределы человеку поставлены самой Солнечной системой. Зачем летать быстрее добрых старых звездолетов? Не лучше ли делать так, как делали всегда?..

— В тебе все еще говорит астронавт, Бартелеми. Успокойся. Ты не любишь прошлого?

— А за что мне его любить? Я его не знаю.

— Тогда послушай. Известно тебе, что делали на парусных судах во время штиля пять или шесть веков назад?

— Ругались.

— Вероятно. И ждали чуда. Нас отсюда может вытащить только чудо.

— А почему бы и нет? — хмыкнул Андре. — Чудо бы нам не помешало.

Он неосторожно дернул рукой и отлетел к переборке. Затем поплыл обратно к своим товарищам.

— Ты что, рехнулся, Андре, или шутишь?

— Пока не знаю. Но почему бы не попробовать? Это не затянется ни на век, ни на тысячелетие. А нашего положения не ухудшит.