Александр Бушков - Нелетная погода

– Скорость! – сказал Кедрин. – Скорость!

Панарин прибавил скорость, потом перевел мобиль в пике, прицеливаясь так, чтобы сесть метрах в пятидесяти от черного пятна на зеленой равнине. Пятно росло, Кедрин нетерпеливо поднял к глазам бинокль, и вдруг правый локоть Панарина сжали стальные тиски. Он охнул от неожиданной боли, передал управление автопилоту и покосился вправо. Кедрин, вряд ли сознавая, что делает, сжимал его локоть что было сил, бинокль лежал у него на коленях, а лицо, белое, как облако, то ли одряхлело сразу, то ли стало совсем молодым.

– Адмирал! – крикнул Панарин ему в лицо, пытаясь вырвать руку. К ним встревоженно наклонились остальные четверо. Бинокль полетел на пол, и зазвенели разбитые линзы.

– Но ведь не может быть… – шептал Кедрин, опустив руку Панарина. – Не может…

Мобиль коснулся земли, и Панарин, сдвинув верх, впервые посмотрел на «китенка».

На равнине боком к ним, в черном круге выжженной земли, стоял остроносый треугольный аппарат с высоким килем, и рядом с ним – двое в тяжелых оранжевых скафандрах с прозрачными шлемами. У них были обыкновенные, человеческие, совсем молодые лица, а над их головами, на киле разведчика сияла алым и золотым старинная эмблема Звездного флота – та, первая, впоследствии, с появлением ДП-кораблей и образованием Дальней разведки замененная другой, нынешней. Разведчик этого типа был знаком Панарину – в Музее астронавтики были представлены и такие разведчики, и такие скафандры…

– Толя! – ударил по нервам крик Кедрина. – Толя! Толька!

Он выскочил из мобиля и бежал к тем двум, смотревшим на него удивленно, захлебывался криком, спотыкался, махал руками, а те, переглянувшись, медленно-медленно двинулись ему навстречу, и Кедрин, подбежав, обнял одного из них, прижал к себе, и его плечи затряслись. Панарин пошел следом, чувствуя себя невесомым, как во сне. Казалось, он ступает по верхушкам травинок. Второй человек в оранжевом скафандре недоумевающе переводил взгляд с Панарина на Кедрина, продолжавшего обнимать и трясти его напарника. Слева, где сердце, на его скафандре блестела та же старинная эмблема, а ниже на золотой полоске чернели четкие буквы: КЕНТАВР.

«Это же Маргейт, – узнал его Панарин. – Ричард Маргейт. А второй, без всякого сомнения – Анатолий Слипченко, члены экипажа „Кентавра“, единственного досветового корабля из одиннадцати, погибшего десятки лет назад».

Он не погиб. И добрался все-таки до Эвридики, необъяснимым образом исказив все расчетные сроки, выпав из своего времени. Это было загадочно – но загадками Панарин был сыт по горло. Это было грандиозно – вернулись люди, которым пятьдесят лет назад поставили памятник, – но надежда на контакт с пришельцами рухнула вновь. Таинственный гость оказался всего лишь кусочком прошлого, романтического, дерзновенного, героического, но – земного. Панарин почувствовал себя жестоко обманутым. Словно он добрался наконец до Туманности Андромеды, но, высадившись на одной из планет, увидел мирно разгуливающих по лугу коров. Все рухнуло, хотелось по-детски зареветь от обиды, но плакать он не умел.

И все же эти парни ни в чем не виноваты. Им сейчас не лучше, они оказались в положении Роберта Скотта, после решающего рывка обнаружившего на полюсе водруженный опередившим соперником флаг… Панарин протянул руку и сказал:

– Ну, здравствуй, Дик…

– Это очень обидно, если подумать, – сказала Марина. – Для них обидно. Запоздавшие капитаны каравеллы. Долго плыли к Америке, а тем временем в порту, из которого они отплыли, изобрели самолеты и одним прыжком перемахнули на ту сторону океана…

– Вряд ли им так уж обидно, – сказал Панарин. – Они ведь заранее настроились на уход из своего времени и знали – может произойти что угодно.

– Возможно, – горел только ночник, она отодвинулась в темноту, и Панарин не видел ее лица. – Все равно мне за них обидно. И за вас немножко – на вас навалилась новая загадка…

Она была права – пилоты по недостатку специального образования не могли оценить всей сложности неизвестного механизма феномена, но физики после долгой беседы с экипажем «Кентавра» бродили с отсутствующими лицами, натыкаясь на мебель. С «Кентавром» все обстояло как нельзя загадочнее – с ним внезапно начали твориться какие-то странности. Будто шквал налетел, нарушив нормальный режим полета, нарушив нормальную работу всех приборов, закрутил в непонятном вихре и в одно мгновение швырнул «Кентавр» на несколько парсеков вперед, в окрестности самой отдаленной планеты Эвридики. Внятнее члены экипажа, равно как и их приборы, объяснить не могли – приборы не были подготовлены к таким сюрпризам и рассчитаны лишь на полеты в обычном пространстве. Разумеется, всем было ясно, что происшедшее связано все с теми же непознанными до конца свойствами гиперпространства, но, во-первых, непонятно было, как мог воздействовать на гиперпространство лишенный такой возможности «Кентавр», а во-вторых, нельзя было выдвинуть хотя бы зыбкую гипотезу, и физики сатанели от бессильной злобы…

– Сказать тебе, чего ты боишься? – спросила Марина. – Боишься, что Каратыгин и я используем феномен в своих целях.

– И ведь используете…

– А как же иначе? Ты не можешь не согласиться, что возникла новая неизученная опасность.

– Согласен, – сказал Панарин. – На полеты это не повлияет, их не отменят – ни регулярные рейсы, ни эксперименты полигонов. Поздно уже останавливаться. Создадут еще одну лабораторию, которая и займется феноменом. Но вы-то, вы получите новый мощный аргумент – иногда таинственная неполадка, поданная с соответствующими комментариями, действует на умы сильнее любого запрета…

– Пожалуй.

– Но остается замок, – сказал Панарин. – Хорошо, пусть он скоро наскучит. Но он окончательно добил старые бредни об уникальности разумной жизни. Вопрос можно сформулировать и так: если сегодня мы обнаружили отстающих от нас по развитию гуманоидов, то завтра можем обнаружить и равных по развитию, верно?

– О, господи, – сказала Марина. – Ну хорошо, пусть будет так, как ты говоришь. Но вот «Кентавр»… Слушай, хватит на сегодня? Ничего наши пикировки не изменят. Давай о чем-нибудь другом.

– О чем?

– Хотя бы о тебе, романтик в командорских шевронах. – Марина взъерошила ему волосы. – Может быть, ты мечешься в тоске оттого, что у тебя ничего не получается, а у меня все благополучно? Я наше ремесло имею в виду.

– Вряд ли, – сказал Панарин. – Так могло бы быть, не верь я в наш успех. А я верю, знала бы ты, как я верю… Меня другое мучает.

– Я?

– Ты, – сказал Панарин.

– Ну что мне с тобой делать? Как тебя научить не изобретать сложностей и смотреть на вещи проще? Почему ты уверен, что слова «романтик» и «любовь» должны действовать на женщину как магические слова и автоматически превращать ее в героиню рыцарского романа? Прошлым ты живешь…