Михаил Харитонов - Золотой ключ, или Похождения Буратины

– Тогда кто? – осведомился он, всем своим видом показывая, что мнение самого поэта ему глубочайшим образом безразлично.

– Идеал, быть может? – предположил Пьеро – просто по контрасту с «материалом».

– Идеал? Эт-то вряд ли, – хемуль одарил поэта ещё одним взглядом, трудновыразимым словами, но не содержащим ни миллиграмма сочувствия и симпатии. – Гжещь, сцуко, да где ж ты бродишь, пердолонэ в дупэ?

– Пес це ебал! – донеслось откуда-то издалека. Голос был молодой, нахальный и недовольный.

– Чиш ты сен з хуем на глову позаменял? – хемуль рассердился, но тут в глубине установки что-то булькнуло и из ближайшего краника закапала прозрачная жидкость.

– О, тёпленькая пошла! – воскликнул хемуль и крантик открутил на полную. Жидкость полилась тоненькой блестящей струйкой. Хемуль осторожно её понюхал, на морде образовалось выражение глуповатого самодовольства. Он занюхнул швыдче – и внезапно отвалился, брякнувшись с табурета оземь.

– Слава те Доче, продукт нормальный, – сказал некто третий, невидимый. – Да где же этот Бженч…

Прозвучавшее слово было настолько непоэтично и оскорбительно для слуха, что Пьеро потерял нить, и слабенький ум его тут же отъехал и затерялся в тумане.

Из тумана выплыла огромная башка, поросшая плесенью. Присмотревшись, Пьеро понял, что она принадлежит какой-то рептилии.

– Ты антисемит? – спросила голова.

– А я почём знаю? – удивился Пьеро, причём дважды: непонятному слову и собственному ответу. Ответ был совершенно не в его духе, он был чужд поэту интонационно и ритмически.

– А уж не из этих ли ты часом? – башка подозрительно наморщилась. – Что-то носик у тебя длинноват…

Пьеро схватился за нос и ухватил пальцами какую-то длинную штуковину. От удивления он её выронил, и тут же на вещицу легла чёрная лапа с длинными страшными когтями.

– Это у тебя откуда? – голос был низким, каким-то земляным, что ли.

– Из одной глупой головы, Карл, – сказал другой голос, повыше и какой-то педоватый. – Парню забили это на Зоне, Карл… Парню забили, ты слышал, Карл? Это смешная шутка, Карл!

– Неплохой экземпляр, – оценил обладатель когтистой лапы. – А как он тебе достался?

– У нас не стало повара, Карл, – ответил невидимый собеседник, – меня поставили на кухню, Карл. Я варил голову, Карл. Я достал это из черепа, Карл.

– Но он ещё годен? – не отставал обладатель низкого голоса.

– Нужно немного почистить, Карл, – высокий голос говорил ещё что-то, но в этот миг перед Пьеро разверзлось – да, именно это слово здесь всего уместнее – огромное рыло неизвестного науке мутанта с единственным зелёным глазом на лбу. Глаз горел неугасимой злобою.

– Меня будить?! – взревел мутант и распахнул зубатую пасть, куда маленький испуганный Пьеро тотчас же и провалился.

Внутри обнаружился не кто иной, как Карабас бар Раббас собственной персоной, сидящий в ротанговом кресле и нервно теребящий бороду. Чувствовалось также присутствие настенных ковров, незадёрнутых гардин и молодой самки. Каким образом всё это чувствовалось, Пьеро объяснить не смог бы даже под пыткой. Просто само пространство было наполнено пониманием того, что в нём всё вышеперечисленное присутствует.

– Машенька, – сказал раввин, – ты хорошо подумала? Не то чтобы это было сложно… но я не люблю разбрасываться собой. А своим генетическим материалом – тем более. Поэтому мне хотелось бы быть уверенным, что тебе это точно надо. Ферштейн?

– Я же всё объяснила, – перебил женский голос, высокий и сердитый.

– Но ты не боишься за свою личную жизнь и всё такое? – продолжал Карабас. – Всё-таки это достаточно глубокое вмешательство.

– Если нечто противно богоустановленному закону… – начала женщина.

Что именно противно и кому, так и осталось неизвестным: сознание Пьеро рухнуло с высоты и покатилось по газону. На нём, при свете звёзд…

– Ты снова здесь, паскудный недопёсок?! – снова раздался тот самый голос, идущий отовсюду, и был тот голос гневен. – Я тебя, гондон штопаный, предупреждал – не лезь ко мне в книжку?

Существо сжалось и заскулило.

– Хорошо, но это последний раз… – начал было голос, однако в этот миг Пьеро посетило внезапное и острое прозрение. Он вдруг постиг, что существо-то и вправду гондонисто – поэт хоть и не ведал, что есть гондон, но ощутил тождество сущностей – и верить его скулежу нет никаких причин.

– Да врёт он всё! – заорал Пьеро. – И спит он в тумбочке! – добавил он для убедительности.

– Ах даже так? Ату его! – прогрохотало свыше, и тут же к сжавшемуся и скулящему рванулись со всех сторон семь ужасающих теней – поэт их не считал, но каким-то восьмым, а то и девятым чувством ощутил, что их именно семь и что кому-то вотпрямща пришёл последний, окончательный, бесповоротный.

– А теперь бонус-трек! – грохотнул глас небесный.

Небо – а может, землю – разорвала длинная хвостатая молния, и в её свете Пьеро увидел то, о чём некогда читал у Лотреамона, о чём грезил в дирижабле во время катастрофы и чего не имел даже теоретической возможности увидеть: витрину магазина на улице Вивиен.

Ну разумеется, он не понял, что это была именно улица Вивиен и конкретно витрина. Взгляд его внезапно упёрся в ровную поверхность стекла, а за ним в глубине – бутылки, корзинки, бархатные коробки, какие-то маленькие блестящие предметы. Ярче всех сиял огромный никелированный штопор. Испорченному существу наверняка захотелось бы вкрутить этот штопор в чью-нибудь жопу. Но испорченных существ поблизости не было. Не было вообще никого – кроме сидящего на стульчике человека. Он раскуривал сигару, не обращая ни на что особенного внимания.

Да, решил Пьеро, то был именно человек – ну или, по крайней мере, существо редкостной, выдающейся хомосапости. Правда, основания для такого вывода были неясны ему самому: конкретные черты существа уловить не удавалось, взгляд как бы скатывался с его лица и фигуры. Единственное, что останавливало внимание – дымчато-серая шляпа.

Существо поэта заметило.

– Ты кто? – спросило оно.

– Пьеро, – честно ответил Пьеро.

– Что ты делаешь в моём сне? – строго спросило существо.

– Да так. Тусуюсь, – сформулировал поэт.

– Ты похож на мудака, – рассудил обладатель серой шляпы. – К тому же обдолбанного.

Пьеро не обиделся: у него не было настроения обижаться.

– Я немножко выпил, – признался он, – и закинулся.

– А потом? – человек вроде бы заинтересовался темой.

– Ещё выпил, – признался поэт. – И ещё закинулся.

– А потом повторил и усугубил… повторил и усугубил, – задумчиво протянул человек в шляпе. – В таком случае твой онтологический статус более-менее определёнен.

Слово «определёнен» Пьеро несколько сбило с толку, как и слово «статус».