Александр Шерман - Падение Горизонта

— Профессионал бы втихую захватил меня, Биркланда или кого-то из парней. Затем «комната 101» или замена на клона, и человек сам — или его клон — уничтожает своих коллег. Ну или сдает их штурмующим, а там уже по ситуации. Именно поэтому я думаю, что против нас играет любитель. У него все хорошо с ресурсами, есть люди, есть деньги и выдумка. Есть связи в управлении шерифа и в прессе. Но нет опыта подобных игр, и рядом нет никого, кто бы подсказал, что именно он делает не так. Или есть, но игрок на той стороне стола просто не слушает своих людей. Из всех вокруг, способных на такое, мне приходит в голову только Блум.

— Звучит логично. Да какого хера вообще! Ты компилиться будешь? — Дженис чуть повернула голову: — Извини, патрон, это я не тебе.

— Добавим к этому падение Горизонта. Я не знаю, как он этого смог добиться, но факт остается фактом: прошла неделя, а связи с конструктами за Горизонтом до сих пор нет. С учетом того, что по ту сторону сидят все-таки не мальчики в коротких штанишках…

— Думаешь, он не просто разнес врата?

— Врата можно как разнести, так и построить заново. Скорее всего, тут проблема в состоянии самого Горизонта, но я не пространственный физик, чтобы гадать. Но, если бы было все в порядке, давно бы появилась наши коллеги из ЭлЭй или вообще из Большого Яблока. А раз их нет…

— То или «наверх» уходят победные реляции, или связи нет и каждый сам за себя.

— Именно, детка. Протокол «Азимов»: первым делом обеспечить выживание своей группы, затем — выполнение своих задач, если это не противоречит первому пункту, и только затем — связь с «соседями», если это не противоречит первым двум пунктам. Так что кавалерия не придет на помощь не только нам, но и к Блуму. Ну что, ты со мной?

Дженис отложила клавиатуру и крутнулась на своем кресле, повернувшись к Холлорану.

— Вы сумасшедший, патрон. В одиночку противостоять даже не полноценному Агентству, а всего лишь «Блум Энтерпрайз», — все равно самоубийство.

— Я подумывал о самоубийстве незадолго до того, как мой прошлый напарник попытался вышибить мне мозги. Вообще, кто-то здесь собрался жить вечно?

— Только не я. Я уже говорила, что мне осталось года три, затем год на утилизацию и всё?

— Говорила. Значит, танцуем?

— А мы и не останавливались. Начали за цент, продолжим на доллар. Вот только какой цели ты собрался достичь?

— Вкратце — надрать бородачу задницу. Подробно — этот гад расстрелял моих людей и пытался убить меня. Значит, чем-то мы ему можем помешать, и это что-то настолько не укладывается в устав Агентства, что он вспомнил свою нелюбовь ко мне и не побоялся напасть на своих коллег. Значит, он в своей песочнице что-то варит и боится, как бы его варево кто-то не расплескал, я готов идти с этим в банк.

— В жопу устав, патрон. Я не смогу спокойно доживать в тиши, зная, что парни из моей группы полегли ни за что, покупая нам пару минут своими жизнями.

— Я всегда в тебя верил, детка, — Холлоран отсалютовал ей кофейным стаканчиком. — Так, нам, — ну, или мне, ты пригодишься здесь, — надо сначала выбраться из города, добраться до Вегаса, а там проникнуть в дата-центр «Сансары».

— Я и с оружием в руках могу себя показать, базовая подготовка у всех «людей в черном» одинаковая, патрон.

— Вот только с клавиатурой и каналами связи ты управляешься намного лучше меня, а сейчас наше главное оружие не стволы, а информация. Мне осталось только кое с кем договориться, и дело в шляпе.

— Благословите меня, святой отец, ибо я согрешил. — Голос из-за деревянной решетки показался отцу Хулио до странности знакомым. — Прошло больше года с момента моей последней исповеди.

— Говори, сын мой.

За перегородкой поерзали, судя по всему, устраиваясь поудобнее.

— Я убивал людей. Не людей тоже, но были и люди. Делал я это как по приказу, так и приняв это решение самостоятельно.

— Это тяжкий грех.

— Разве, святой отец? Но ведь люди забирают жизни у убийц.

— И все равно только Господь может судить.

— И окружной суд. Чем окружной судья отличается от меня?

— Ты гордишься тем, что делал?

— Нет, святой отец. Но я считаю, что делал то, что необходимо. Меньшее зло, понимаете?

— Зло не бывает большим или меньшим, и не гордость у тебя, но гордыня. — Отец Хулио откашлялся. — Раскаиваешься ли ты?

— Думаю, что нет, святой отец. Дворник не раскаивается в том, что он метет двор, разве что в том, что двор плохо выметен.

— Тогда грех твой не в отнятии жизней, но в отсутствии смирения. В качестве искупления прочти Десятикнижие и помолись Богородице. Ego te absolvo a peccatis tuis, in nomine Patris et Filii et Spiritus Sancti.

— Аминь, святой отец. Кофе будете?

Отец Хулио выбрался из исповедальни и понял, что не ошибся, узнав в человеке по ту сторону решетки Холлорана, — тот как раз выбрался из-за занавески и протягивал ему стаканчик. Священник с кивком принял его и приоткрыл крышку.

— Двойной капучино с корицей, прихватил по дороге. — Голландец отхлебнул из своего стаканчика. — У меня есть к вам дело, святой отец.

— Вы же знаете, что сейчас вас ищут все городские и федеральные службы охраны правопорядка, которые только существуют?

— И еще пара несуществующих. Но я подумал, что готов рискнуть ради удовольствия выпить кофе с хорошим человеком.

— Ладно, спускайтесь вниз и подождите меня в кабинете, хорошо? Я пока закончу, составлю вам компанию минут через пятнадцать.

Отец Хулио раскрыл Библию, которую держал в руках, и взгляду Холлорана предстали вложенные в вырезанные страницы малокалиберный никелированный револьвер (калибра примерно.22 или.25) и цилиндрик туго скрученных банкнот.

— И в мыслях не имел нарушать таинство исповеди.

Через несколько минут священник спустился к Холлорану, устроившемуся в потрепанном кресле для посетителей в «офисе». Библия заняла свое место на книжной полке, а епитрахиль была убрана в шкаф.

— Мне тут пришло в голову, что в работе священника и хирурга много общего, — заявил отец Хулио, закрывая шкаф.

— Вы так думаете?

— Сами посудите. С одной стороны, чувство близости к человеку, чувство вовлеченности. У одного — физической, у другого — духовной. И тот и другой видят внутренний мир человека. С другой стороны, анонимность и отстраненность. Как на исповеди, так и на операции.

— Что наверху, то и внизу. Святой отец, да вы герметик!

Отец Хулио хмыкнул и устроился в кресле напротив Голландца, забросив на стол ноги в поношенных туфлях.

— Так что вас привело ко мне? Если не считать исповеди, конечно.

— Можете смеяться, святой отец, но, несмотря на весь мой материализм, я верующий человек. Может быть, моя вера и не очень канонична и не укладывается в символ веры, но я действительно верю в одухотворяющее начало всего. И в душу человека тоже.