Александр Бушков - Волчье солнышко

– Что я вам – Гобсек?

Все были настолько поражены, услышав впервые его голос и узнав к тому же, что Аспид обладает кое-какими познаниями в литературе, что зажмурились и не увидели, как Аспид дунул – и драгоценности разлетелись по окрестностям.

Морлоков, науськиваемый профессором, не сдавался. Снова по столице помчались завывающие черные фургоны. К месту действия доставили кордебалет «Кисонька» в полном составе – сотню хныкающих прелестниц. Кое-как их успокоили, обрядили в сексапильные купальники и колонной погнали на холм под возбуждающую секс-музыку.

Аспид оглядел перепуганных стриптизеток, снова разинул пастищу и загоготал:

– Что я вам – халиф багдадский?

И кордебалет как хреном смело. Позднее кисоньки обнаружились в гареме некоего нефтяного шейха, который в ответ на дипломатические ноты твердил что-то о неисповедимых милостях Аллаха и девочек не отдавал.

Специалиста по фольклору не успели расстрелять – в суматохе он драпанул на сопредельную сторону. Так как недопустимо было оставлять криминал без виновных, на ближайшей сосне вздернули без воинских почестей Первого Заместителя.

Операция застопорилась. Специалисты сидели в канаве, вслух мечтая о водке и бабах. Охранники прочесывали лес, сгребая в карманы разбросанные ювелирные изделия и палили по осиротевшим после бегства пейзан коровам – на предмет шашлыка. Труп Первого Заместителя чинно болтался в петле и только временами просил водки, в чем ему регулярно отказывали – покойнику водочного довольствия не полагается. Танкисты понемногу меняли на самогон боезапас и горючку, ловили девок по окрестным селам; наконец принялись лупить куда попало зажигательными, подпалили спецдирижабль и так надоели Аспиду, что он забросил их неведомо куда. Вместе с танками.

Вукол Морлоков, захватив два ящика водки, заперся в вертолете. Трое суток он без шума и песен истреблял свои запасы, а на четвертое утро вывалился наружу и помчался в одних кальсонах по росной луговине, вопя, что за ним гонятся враги народа с обрезами и арбалетами. Его не сразу решились ловить, но все же поймали наконец и напичкали соответствующими препаратами. Проспав сутки, он преисполнился прежней хватки и деловой холодности, развесил по осинам наиболее расшалившихся рыцарей своего воинства, вытащил из канавы специалистов, ободрил их обещанием сбавить срок и дал им водки. После чего отправился к холму сам. Остановился перед Аспидом и рыкнул:

– Какого же рожна тебе нужно, падаль шизокрылая?

– Ну вот, наконец-то, – неожиданно мирно сказал Аспид. – Я, понимаешь, по свету летаю, я – как вирус.

Вирус демократии. Демократию хочу.

– Чего? – не сразу сообразил Морлоков. – Это ты про что? Это кто? А-а, ты вон про что… Ну на кой она тебе?

– А у меня такой пунктик, – мрачно сказал Аспид. – Вирус я ейный, понял? Так что вынь да положь. Можно постепенно, но не черепашьими темпами.

– Никакой демократии не будет, – веско сказал Морлоков. – И не надейся, тварь. Для демократии мы исторически не подготовлены, так что лети себе с восходящими потоками. Иначе бяку сделаю.

– Шиш, – сказал Аспид и приготовился к дискуссии.

Но Морлоков, не слушая далее, спустился с холма и сел в самолет. Вскоре на равнине не осталось ни души.

Через час в небе загудел бомбардировщик, от него отделилось что-то черное, продолговатое и под ярким парашютом поплыло вниз, к холму, к Аспиду, с любопытством наблюдавшему за гостинцем.

– Ну-ка, что они там еще, стервы? – благодушно промурлыкал он, щекоча себя хвостом под мышкой.

И не закончил.

Грянул гром. Боги зажали уши.

Вихри закружились по равнине, из бугристой тучи ядовитой пыли взмыл к стратосфере косматый огненно-желтый разлапистый гриб. В багровом небе кружились пылающие ветки, и что-то печально блеснуло в солнечном луче – то ли слеза на дымящемся листке березы, то ли оптический обман.

И – ни следа, как и не было. Словно и не сидел, не окаянствовал, не требовал неприемлемого…

Но чьи это мощные крылья рассекают радиоактивный воздух над выжженной равниной? Чей немигающий взгляд, словно луч прожектора, поймал твое лицо?

Прочь! Слышишь! Прочь! Сгинь, морок, наваждение! Про-о-о-о-чь!

Ближе! Оно еще ближе! Спасите!

Морлоков проснулся на полу, облитый холодным потом. Тяжело дыша, он затравленно озирал комнату. Убаюкивающе светился розовый ночник – стеклянный бюст Иоанна Грозного. Блестели на столике три удобно разложенных пистолета. Маслянисто посверкивала кольчуга орденов на парадном мундире, приготовленном для завтрашних торжеств по случаю дня тезоименитства.

Дверь тихонько отошла, в щель просунулась жестяная рожа охранника с темными провалами глазниц:

– Маршал?

– Вон! – прошептал Морлоков.

Охранник исчез. Морлоков сидел на полу, и его тряс озноб. Легче не стало. Кто-то таился в темном углу, и в другом, и в третьем, зыбко колыхались портьеры, выдавая притаившиеся за ними фигуры, едва слышный шепот доносился от камина, от окна:

– Слыш-шишь? Слыш-шшишь!

– Нет, – прошептал Морлоков, сидя на полу, вжавшись в щель меж спинкой кровати и высоким сейфом. – Нет вас, нет…

– Здес-сь… – шептали призраки все слышнее. – Здессссь…

Порыв холодного ветра взметнул портьеру, засвистал по комнате, оборвал провод, и бюст Грозного погас. Бледный квадрат лунного света косо лег поперек спальни. Обрадованные темнотой, призраки выплыли из углов и заскользили к маршалу. Их белые лица выглядели обычными человеческими, и это было еще страшнее, чем если бы они были синие и клыкастые. Молодые и старые, мужчины и женщины, в форме и в штатском, в мундирах с оборванными погонами, в чем взяли, почти старики и почти девочки, расстрелянные в подвалах, приколотые штыками на этапах, забитые насмерть, изнасилованные, свалившиеся под тяжестью неуложенной в насыпь шпалы, они бесшумно смыкали полукруг, скользя к Морлокову, закостеневшему от страха в своем ненадежном убежище.

Он схватил бутылку, жадно глотнул, обливая вышитую эмблемой МУУ – волчьим солнышком – ночную рубашку, и швырнул бутылку в них, ненавистных.

Бутылка вылетела в окно и глухо рассыпалась далеко внизу.

Призраки молча надвигались.

И тогда Морлоков закричал тихо, тоненько, жалобно, забился, нащупал особую кнопку и бешено давил ее так, словно и она была врагом.

Налилась ослепительным светом огромная люстра. В кабинет вбежали, толкаясь, бросились к нему. Ощущая комариные укусы игл, Морлоков блаженно обвис в цепких, ко всему привычных руках. Теплота разлилась по телу, вытесняя затопившую череп пульсирующую боль. Урча, он грыз таблетки и не чувствовал их горечи. Медленно отпускало. Наконец он, жестами отослав всех прочь, велел погасить свет. Стало темно, врачи ушли. Прислушиваясь к себе, он долго лежал навзничь на ковре, не отрывая от него затылка, размеренно покачивал головой. Мир снова стал спокойным, и он встал, накинул халат, нырнул в потайную дверцу. Долго пробирался по узким ходам, построенным по приказу давно истлевших императоров изобретательным Солари, мимо застывших охранников, мимо истлевших ковров в нишах, где когда-то любили друг друга пылко и незамысловато – в соответствии с духом времени.