Елена Блонди - Insecto: Вторая встреча [СИ]

— Мама?

— Танюш, иди к себе, — сказал отец и прокашлялся.

— Нет. Все сейчас надо сказать. Нельзя ей сейчас вот так — одной.

— Не одна. Я с ней.

— Ты? — с презрением. И фыркнула. Николай хмыкнул. Саша насупился.

— Так, сопля. Будешь командовать, отжарю по заднице так, что забудешь и меня, и мать, и Скрипку своего разлюбезного. Говори, что хочешь сказать. И мотайте в комнату свою.

— Мам? Ты слышишь? Ты уже поймешь, что я скажу? Светлана смотрела на потолок. Темная поверхность чуть заметно окрашивалась зеленью. И гасла. Снова окрашивалась. Не хотелось ничего, но Танька скажет. Может, что-нибудь новое скажет. Хотя, что новое?

— Я слышу, дочка, — тихо сказала, маясь надеждой, — иди ко мне. Танька тоненькой тенью скользнула, присела на краешек. Поискала мамину руку. Наткнулась на вырванный с мясом клок халата — там, где была пуговица. Поморщилась и убрала руки. Сказала медленно, с расстановкой:

— Мамочка, Арик ненадолго. Ну, пару лет его не будет. Так зато потом — какой вернется! Светлана молчала.

— И нам лучше. Его по правительственной программе — в университет, стипендия. Вам с папой — пенсия пожизненно.

— Да. За то, что мой сын — подопытный кролик?

— Мам, ну всего-то, два раза в неделю — анализы и тестирование! А ты хочешь, чтоб ушел все равно, но еще и не получить ничего? Ведь он все равно ушел бы! Все равно!

— Как он мог? — Света отвернулась и заплакала, кусая губу, — я ведь ему — все. Мы деньги откладывали, учиться. И на квартиру. Отец всю жизнь на этом заводе! А знаешь, какой был талантливый в молодости? Все для вас! И вот!

— Ну, начались попреки. Может, и не надо было — все для нас?

— Эгоисты, мерзавцы мелкие и подлые! Вернется он. Кем он вернется, кем? Села, смяв подушку. Крикнула в еле видное лицо дочери:

— Выродком станет! Не человеком!

— Да-а, мам. Ненадолго тебя хватает. Это же твой сын, мам. Рожала ведь. И уже — выродок?

— Не учи мать! Кто же еще? После этого. Что там, мне думать страшно, не то что сказать. Сок этот, слизь, мерзость какая, дерьмо.

— Не дерьмо, а встраивание человеческого организма в цепочку развития другой формы жизни. И при родах что — нет крови и дерьма?

А, мам? Так и там. Слизь, кровь, врастание, приживление. Потом окукливание спаренное. Там он уже ничего не почувствует. Год без тела, только работа мозга. Зато потом — ты не представляешь, какой он будет потом! Это же совершенно другой уровень! И второе рождение— почти и не больно. Света беспрерывно тихонько плакала. Каждое слово дочери, интонации ее — жесткой лапкой хватали мозг и сжимали бесцеремонно, давя влагу, точа из глаз слезу. Край простыни, что сжимала пальцами, промок от пота и потяжелел.

— Мамочка, — голос дочери дрогнул, — ну, мам…

— Ты тоже уйдешь, Танюшка?

— Нет, мам, что ты! Я не пойду. Не хочу я. Да и не возьмут — женщина. И один из семьи уже ушел.

— А они понимают, что ли?

— Не знаю. Но по статистике таких почти не берут. Это если б я супер талант. А я обычная. И Скрипка у меня обычный. Да, Скрипка?

Иди к нам. Я его люблю, и мы тебе родим внуков, хочешь, мам?

— Порадовали. Тебе только шестнадцать, какие внуки!

— Ладно кокетничать. Ты просто еще совсем молоденькая и тебе рано внуков, да? Скрипкинз, уже не иди к нам, не видишь — у нас девичьи секреты. Света вздохнула прерывисто. Села, спуская ноги. Пол был теплый, и это раздражало. Морозов не было давно уж. Жуки не любят холода. Зимы лет пятнадцать мягкие. И почти без снега. Только сыро. Дождей все больше. Сама нашла дочкину руку. Заговорила, перебирая пальцы:

— Арик с детства не такой, как все. Будто подбросили. Мне на радость. Умница, красивый, а на девчонок не смотрит. Я даже переживала, вдруг ему, ну, мальчики. А он — к этим тварям. Лучше б мальчики. Наверное. Они хоть люди. А эти откуда — и не знает никто.

Или — знают, но нам не говорят? И отец твой… Ничего ему не надо, ни-че-го… Уж два года с сыном не говорил, только подай-принеси. А воспитывать? Танюшка поморщилась в темноте, но закивала послушно и сочувственно. Отец и Николай давно на цыпочках ушли в кухню. Скрипка повздыхал и сел в коридоре на пол, оперся спиной на шершавые обои, достал из кармана связку с майяйскими узелками. Крутил, смотрел и вязал новые.

— Мамочка, ты сейчас не волнуйся. Завтра пойдешь, запишешься на реабилитацию, если надо. Там познакомишься с женщинами такими же, будете разговаривать. Ты удивишься, сколько дел еще можно. Хобби всякие. Я у тебя есть. И папа. Ну? Улыбнись, а? Света вздохнула тоскливо. Потом спросила:

— Тань? А кликуши? Может, к ним? Говорят, помогают…

— Не думай даже! Кому они помогают? Вытянут все деньги у вас с папой. Светлана вспомнила бабку в темном платье, изукрашенном по подолу и рукавам жестяными грубыми фигурками насекомых. Та схватила её за руку на остановке, совала листовки, шептала, обдавая сладковатым сухим дыханием, а потом завыла тоненько, пронзительно:

— Детушки наши, не сберегли сЫночек, детушков красивых нежных.

Теперь платитё девки, платитё — деньгой и кровью. Ушел сынок-то?

— Нет, — рвя из цепких пальцев рукав, отшатнулась тогда Светлана, — уйди, пусти.

— Уйдет, — клекотала бабка и трясла рукавами. Фигурки позвякивали, шуршали…

— Плати, женчина, дай денежку на молитовку, твой сыночка и останется. И, зашептала, захлебываясь от восторга, кося блестящий глаз сторожко, по-птичьи (милиция гоняла кликуш):

— Дашь хорошо, — кошоночка на жертвенничек, за сыночку твоего.

Помогает, только заплатить надо. Или собачонка. Не обману, девушка, ушко, ушко-то потом принесу, отдам. Светлана дернулась от отвращения, вырвала рукав и пошла быстро-быстро, цокая каблуками, опустив голову и стараясь унять сердце. Арику четырнадцать было. Тогда и стала Света бояться за него по-настоящему. Как бы уже и прощалась — заранее боясь. И, убегая от кликуши, вспомнила, почему бабка знакомой показалась. В ателье вместе работали. Моложе Светки она была на пару лет. Образованна и начитанна. Сына родила одна… Тогда выбросила из головы. Боялась думать. Сейчас, глядя на зеленые блики по темному потолку, припомнила и ужаснулась одиночеству, что погнало неглупую женщину — привлекательную и еще молодую — в странницы-адептки. Скрипка завозился в коридоре, вздохнул. Танюшка встрепенулась. И Света ощутила, как натянулась струнка нетерпения, — уже ей бежать, уже рядом с матерью тягостно. Ну, как же, конечно, дети уходят.

По-разному уходят. Сжала покрепче дочкины тонкие пальцы, как птицу поймала:

— Таня?

— Что?

— Ты мне рассказала сейчас. А скажи, откуда же они? Почему — все больше? И — сделать ничего нельзя? Дочь вздохнула и потащила пальцы из ее руки.

— Что-то, мам, поздно ты заинтересовалась, — сказала чужим взрослым голосом. Нет, не взрослым. Потому что, из детства это — не утерпев, попрекнуть в горе.