Вадим Волобуев - Боги грядущего

— Вот он, проклятый дар негодяя. Я плюю на него — тьфу, тьфу! И швыряю его в сугроб. Пропади пропадом, коварный искус! — Хворост выкинул кольцо в темноту леса.

Лучина хотел съязвить, но Головня опередил его:

— Тихо всем! Довольно! Не хочу сейчас о об этом думать… Мы одержали великую победу. Слава о ней разнесется по всей тайге. Давайте же отмечать ее и поминать павших. — Он кинул надменный взгляд на коленопреклоненного Огонька. Тот мелко дрожал и потирал здоровой рукой раненое плечо. — Ты умрешь как огнепоклонник. А из твоей головы я велю своим умельцам сделать чашу.

Вождь рассмеялся и зашагал к становищу.

Отплакали бабы своих мужей и сыновей, отпели воины победные песни. Мертвым — вечная слава, а живым — новые труды и заботы.

Время научило Головню быть терпеливым. Он не торопился нанести удар, а давал врагам потешиться мнимой удачей, чтобы застать их врасплох и бить наверняка.

Спустя пять дней, когда затихли боевые пляски, а под западным склоном горы выросли новые могилы, Головня поутру позвал к себе помощников: Лучину, Осколыша и Штыря. Хлебая кислое молоко из березовой, с серебряным обручем, корчаги, промолвил сурово:

— К приятелям Чадника более доверия нет. Те, кто замаран дружбой с ним, должны понести наказание. Хвороста и Ожога я беру на себя, а ты, Лучина, собери бойцов и перестреляй зверолюдей. Тебе ясно?

Лучина, просветлев, закивал:

— Ясно, великий вождь. Прикажешь ли исполнять?

— Исполняй. Но быстро и тихо. Междоусобицы в становище не потерплю.

— Выполню так, что никто и пикнуть не успеет, — выпалил Лучина.

Он вышел из шатра, полный восторга перед вождем, а Головня поднялся и, накинув меховик, глянул в подвешенное на крюке зеркало с кованой рамой. Оттуда на него уставилось лохматое, густо заросшее темным волосом, лицо с глубоко посаженными зелеными глазами. Рассматривая себя, он промолвил отрешенно:

— Когда же выкорчуем крамолу? Топчу ее топчу, а она вырастает снова и снова. — Он поднял взгляд на помощников. — А?

Те молчали, ожидая приказов. Да и кто мог ответить на этот вопрос? Ведь теперь рядом с ним не было ни Сполоха, тормошившего его совесть, ни вечно ноющего Жара, с которым так хорошо было вспоминать былое, ни Искры, умевшей изгонять тоску из его сердца. Сейчас перед ним стояли не друзья, а слуги, слепые исполнители его воли: преданные и бесстрастные. Такие, какими он сам выпестовал их.

Вождь посмотрел на них и отвел глаза, пронзенный острым чувством одиночества.

И уже на выходе кто-то — должно быть, сама Наука? — шепнул ему на ухо: «Не будет тебе покоя, великий вождь, ибо зло никогда не отступает».