Вадим Волобуев - Боги грядущего

Люди вкапывались в мерзлую глину, искали железо древних. Среди заросших желтым ягелем холмов, утыканных разлапистыми лиственницами, топорщились меховые и земляные жилища — длинные и приземистые. Общинники сновали туда-сюда, вывозили землю на лошадиных упряжках. Некоторые, щеголяя, обвешивались костями — оленьими, собачьими, человечьими. Кое-кто и черепушку на колпак водрузил для пущего страху. Роскошно!

Зима переломилась к лету. Лед на реке треснул и, стремительно тая, с грохотом поволокся течением на полдень, в край черных пришельцев. Обнажились от снега кочки на болотах, каплями крови заалели ягоды брусники и клюквы, зашелестел на ветру сухой пырей, устилавший обширные пространства между сосновыми рощами. Повсюду в распадках заблестела вода и запузырилась глубокая черная грязь.

Лошади, чудом доковылявшие до мертвого места, отъелись на полынных лугах, разродились жеребятами. Общинники, в последние дни сидевшие на рыбе да сосновой заболони, ожили, пили кумыс, кусками ели масло.

Мимо становища то и дело проходили стада оленей, загодя спасавшиеся от гнуса. Охотники чуть не каждый день подстреливали по нескольку сохатых, получая кроме мяса и жира еще и свежие, с кровинкой, рога — самое желанное лакомство. Жизнь стала привольная, жирная. Мертвое место оказалось местом благодати.

С Рычаговыми Головня поступил хитро: вернул свободу, но не дал лошадей. Пусть, дескать, ковыляют на своих двоих, если пожелают уйти. Предосторожность напрасная: бывшие невольники и так уже в большинстве не рвались обратно, в родное становище. Из всей Рычаговской общины покинуть Артамоновых захотели всего два пятка мужиков да несколько старух. Уходя, эти радетели за старину звали с собой девок и баб, те ни в какую не соглашались — прикипели уже к новым очагам, прижились, да и бременем вот-вот должны были разрешиться. Куда им было идти? Артамоновские жены, правда, ворчали, покрикивали на новоявленных соперниц, но кто их теперь слушал? Собрание молчало, не смело пикнуть, а вождь все делал в угоду мужикам. Не было больше Отца Огневика, чтобы постоять за женщин.

Рычаговы спорили друг с другом до хрипоты.

— Вернуться в родное становище? — вопрошали одни. — Вот еще! Что мы там хорошего видели? Голодуху да загоны? А здесь, хоть подневольные, зажили так, что и не снилось. У Артамоновых-то и мясо, и молоко, и панты, и масло, и сливки с ягодой. А у нас? Рыба да старая кожа? Нет уж, хватит! Чем ходить в загоны, лучше поклонимся Науке и пойдем бить зверье.

— А кровь предков вам — божья роса? — возражали им ревнители прошлого. — Или забыли, как Артамоновы наших резали? Забыли про Краснощека, сожранного ими? Вот она, ихняя Наука! Отцы да деды ныне с небес взирают, подношений взыскуют. А мы? Если не о них, то хоть о гордости Рычаговской вспомним. Артамоновы нас шпыняли, за людей не считали, а мы теперь дружбу с ними заведем? Нет уж, поруха роду, позор.

— Вчера шпыняли, а завтра сами кланяться будут, — не сдавались сторонники великого вождя. — Ты посмотри на Пепла — так и пыжится от важности, на прежних хозяев поглядывая. А был-то как мы.

— Честь его на предательстве зиждется. Он наших людей под нож подвел. За это ему презрение и вечное проклятие. И сеструхе его, шалаве, тоже. Хотите такими же стать, как они? От корней своих отречься? В души отца и матери наплевать?

— Ежели Наука — главная богиня, то какое ж тут наплевательство? Справедливость одна…

— А ежели не главная?

— За ней нынче сила. А значит, и правда.

Такие перепалки происходили ежедневно. Головня, слушая их, посмеивался, вспоминал, с какой ненавистью взирали на него люди, когда он гнал их, стонущих, в мертвое место. А теперь куда девалась их злоба? Не жизнь настала — праздник. Ешь, пей, гуляй — сказка! Оттого и таяли ряды тех, кто хотел уйти. Куда им было уходить? В неизвестность? В пустоту? В зубы к черным пришельцам? А здесь и накормят, и обогреют, и спать уложат. Живи — не хочу. Головня уже не опасался заговора, а потому решился отпустить от себя Лучину: отправил его с несколькими охотниками в зимник к Сияну — подать весточку и узнать, как там дела.

Удручало, однако, что хорошего, добротного железа ему так и не попалось. Сплошная ржавая труха, рассыпавшаяся при малейшем прикосновении. Люди вгрызались в землю все глубже, кое-где дошли до нетронутой породы, а вместо залежей металлов находили бесчисленные реликвии древних. «Металл, металл, — твердил Головня. — Ищите металл». Металла не было. Головня метался как зверь в западне. Не хотел верить, что сделал ошибку, подозревал богиню в каверзе. Сколько их уже было, этих каверз? А сколько еще будет!

С женой отношения обострились до предела. Головня уже не спал с ней, вел себя как чужак, за целый день мог не сказать Искре ни единого слова. Столь дурацкое положение, невыносимое для обоих, вызывало в вожде клокочущее бешенство, которое день за днем становилось сильнее и сильнее, подкрепляясь не только холодностью Искры, но и бесплодными поисками железа. Рано утром Головня уходил на раскоп, чтобы не видеть супруги, а вечером спешил в жилище, чтобы поскорее забыть об очередном напрасно потраченном дне. И то, и другое сделало его дерганым, вспыльчивым, полным смутных подозрений. Искра тоже ярилась, ревновала к Зарянике: девка, получив свободу, упросила Головню оставить ее в услужении. «Знаю я, для чего она тебе нужна, — бурчала Искра. — Блудить с ней хочешь, пока я на сносях. Все вы такие». Головня устало огрызался, но чувствовал ее правоту — смазливая служанка и впрямь будоражила кровь. Ему доставляло удовольствие следить, как она работает, как изгибается ее тело, спрятанное под лисьим меховиком, как падает с затылка туго закрученная коса с бренчащими в ней маленькими реликвиями. Иногда, торопя ее или подбадривая, он легонько хлопал служанку по прямой спине, и она льнула к нему, смущенно хлопая длинными ресницами. Изъеденная ревностью, Искра то и дело по мелочам придиралась к девке, а однажды не выдержала и оттаскала ее за волосы, недовольная тем, как Заряника заштопала хозяйке дубленый нательник. Головня в тот день, как всегда, пропадал на раскопе, некому было вступиться за служанку. Переполненная обидой, Заряника ударилась в слезы, крикнула сгоряча: не ее, дескать, вина, что вождь охладел к жене. Услыхав такое, Искра совсем обезумела: кликнула кое-кого из людей Сполоха, велела хорошенько выпороть дерзкую девчонку. Повеление было исполнено, и Зарянику в беспамятстве унесли в женское жилище. Вернувшийся с раскопа Головня, не заметив служанки, с удивлением спросил:

— А девка-то что, приболела?

— Приболела, — буркнула Искра, подавая ему ужин.

— Сильно?

— Да уж неслабо, — усмехнулась жена.