Вадим Волобуев - Боги грядущего

— Достопочтимый, вождь собирает совет. Тебя ждут.

Косторез молча уставился на пришедшего, весь сжался от испуга. Совет? С чего вдруг?

— Ч-что стряслось? — спросил он, чувствуя, как холод снаружи наполняет жилище, щипая лицо и руки.

— То мне неведомо. Велели только позвать.

— Ладно. Приду.

И дверь захлопнулась.

Возле жилища вождя — высокого, с застекленными окнами, с высокой земляной насыпью по окружности — фигурная коновязь. Привязанные к ней кобылы — обе редкостной, вороной масти — кусали сено со скирды, наброшенной на дощатую ограду. Утоптанный снег перед жилищем был испятнан желтыми пежинами и замерзшим навозом. У самой двери переминались с ноги на ногу три озябших воина с копьями в руках и топорами, заткнутыми за кожаные пояса. Посмеивались в белые от инея бороды, терли рукавицами индевеющие носы.

Жар подошел к жилищу и остановился в нерешительности, исподлобья поглядывая на весело скалящихся воинов.

— Вождь там?

— А то ж! — ответили ему. — Поджидает.

— В каком настроении?

— Надысь собаку пнул. А так не буйствует вроде.

Жар заробел. Значит, недоволен чем-то Головня, негодует. Как бы узнать, с чего?

Сзади кто-то с силой хлопнул его по плечу. Он слегка присел, оглянулся — увидел Лучину, и сразу отлегло от сердца.

— Что не входишь-то? — спросил тот, блеснув мелкими зубками.

Зимы мало изменили Лучину: все такой же маленький, жиденький, разве что щеки слегка раздобрели, да висок опалило багровым пятном ожога — след от схватки с черными пришельцами в общине Ильиных.

— Да так… размышляю.

— Тебе-то что трястись? С меня будет спрос. Мне и тревожиться надо.

— Чего ж не тревожишься?

— Тревожусь.

Со двора в жилище бегали слуги, таскали хрустящие мешки с промороженной рыбой, волокли бочки с замерзшим молоком. Над высоким частоколом, окружавшим двор, торчали заснеженные кроны сосен. Низкое рыхлое небо сугробисто нависало над деревьями, огромным бельмастым глазом всматривалось в суету людишек.

Они стояли и мялись, собираясь с духом. Лучина вдруг сообщил ни с того, ни с сего:

— Есть у меня в отряде один умник. Придумал такую штуку: берешь полоску кожи, делаешь с одного конца петлю, в другой вкладываешь камень. Раскручиваешь и швыряешь. Если камешком в голову попасть, череп пробить можно. Он на собаке проверил, запустил булыжником ей в жирный бок. Та аж подпрыгнула, да как заскулит — хоть уши затыкай. А уж кровищи! Мы только рты раскрыли. Дельная вещь! Это ж так медведей сшибать… Я ему меховик за старание подарил. А он возьми да вякни: ты, мол, Лучина, замолви за меня словечко перед вождем — век тебе буду благодарен. Ну не подлец ли? Не успел приехать, а уже о почестях мечтает. Дал я ему пинка, обалдую, а сам думаю: сколько их еще таких, молодых да прытких, в общине обретается? А?

— У меня тоже такой есть, — мрачно промолвил Жар, вспомнив про Штыря. — Бойкий не в меру… высоко метит.

— В узде их надо держать, как лошадей. Распоясаются — не уймешь. Артамоновы мы или нет?

Косторез поколебался, затем спросил осторожно:

— Правду говорят, ты пришельцев встретил?

Лучина помрачнел. Наморщил узкий лоб, вобрав глаза под брови.

— Истинно так. Сказывают, уже до Белых холмов добрались. Теперь-то хорошего угля долго не увидим.

— Эх… а киноварь? — вырвалось у Жара.

— А что киноварь? Не до нее сейчас. Ладно, пойдем к вождю. Поди заждался.

На входе их задержали: после недолгих препирательств стражники отобрали у Лучины нож.

— Ну и дела, — покачал тот головой. — Что ж, не доверяет он мне?

— Тихо! — перепугался Жар. — Услышит.

Они вошли. В избе, кроме вождя, обнаружились Хворост и Осколыш. Они сидели на лавке в левом ближнем углу, положив локти на изящный круглый стол о трех ножках, подаренный Головне кем-то из гостей-южан. Слуги, неслышно ступая, хлопотали у стола, раскладывали яства.

Старик в ожидании угощения подобострастно вещал Головне, шевеля сплетенными пальцами:

— Оно-то так, великий вождь, Отцы — враги народу заклятыя. А только ить можно не нашенских прежних, а ихних, Ледовых, Отцов брать. А вернее будет — не самих даже Отцов, а детей, чтоб грамоте обучены были. Так дело мигом заспорится. Иначе что ж? Гости-та учет ведут, все в свои книжечки записывают, а наши-то — в неразумии, великий вождь. Может, обманывают их? Уж ты не гневайся на глупого старика. Я токмо ввиду рвения. Мысля пришла и говорю. На будущие времена-то оно сподручнее, великий вождь.

Головня слушал его, откинувшись спиной к деревянной стене, задумчиво крутя в пальцах висевший на груди кожаном чехольчик с пальцем Искры. На ярко-красном поясе, цокаясь, болтались фигурки серебряного тюленя, медного соболя и железной гагары. Глаза вождя мерцали холодным огнем. Увидев вошедших, он выслушал их нестройное приветствие и сварливо заметил:

— Вижу, не торопитесь. Или отвлек от важных дел? Так уж звиняйте, что по пустякам тревожу.

Жар от страха онемел, стоял и хлопал глазами, а Лучина через силу произнес:

— Прости… великий вождь.

Головня смерил их хмурым взглядом. Косторезу сразу вспомнился давешний сон о казни Сполоха, и голос вождя в голове снова прогремел: «Во имя Науки, великой и милосердной, мы отдаем этих людей, да насытится богиня их плотью, да утолит жажду их кровью…». И барабаны: бом-бом-бом, застучали в утробе.

— Ладно, садитесь, — разрешил вождь.

Родичи придирчиво осмотрелись, выискивая места попочетнее. Как назло, оба самых почетных места (по левую руку от вождя) уже были заняты, так что пришлось устроиться подальше, на подоконных нарах. Вошедшие распустили узелки на меховиках, обнажили узорчатые, с цветной бахромой нательники.

Головня хоть и был недоволен, но угощал роскошно: маслом, сливочной болтанкой с брусникой, стерляжьей строганиной, жареными рыбьими потрохами, даже мозгом из оленьих голеней. Сам ел мало, больше пил кумыс и заедал сушеной ягодой.

— Поведай-ка нам, Лучина, каково сходил на полдень.

Лучина, волнуясь, принялся сбивчиво рассказывать о сборе дани с общин, о мене с гостями.

— Встретились с ними на Черном берегу. За ладонный кус лазурита хотели с нас содрать два раза по пять пятков горностаев и песцов. Сошлись на четырех пятках и еще половине. За киноварь ломили пять раз по пять пятков. Знают, сволочи, чего у нас нет. Я им: «Шиш! Ни Льда не получите». Не сошлись мы, Головня… то есть, великий вождь. Говорят, опасно стало ходить по большой воде, пришельцы шныряют, проходу не дают. Вроде уже и к Большому Камню наведались. В страхе все. Слыхал также, что пришельцы себе у Лиштуковых гнездо свили. Костенковский вождь говорил.

— Ну и что ж, проверил? — хмуро спросил Головня.

Лучина озадаченно воззрился на него, облизнул губы.