Елена Асеева - Последний [СИ]

Рекс значимо прибавляет шаг, рывками дергает меня вперед и я подвластный его силе, страху с ним расстаться, торопливо шагаю по воде, не разбираю пути и также резво направляюсь вверх на склон горы. Он внезапно останавливается, тяжело дышит, вываливая свой розовый язык из пасти, пуская из него потоки белой и вроде мыльной слюны, вводя меня в состоянии какого-то мгновенно замершего состояния или только обманывая, а потом стремительно срывается с места… И не просто бежит, а широко прыгая, прямо-таки, летит вперед. И я поневоле бегу вслед него. Делая это, впрочем, какими-то рывками, наклоняясь вперед, откидываясь назад, мотыляя головой и едва успевая переставлять ноги. Я с трудом разбираю саму дорогу, а вновь явившийся на склоне кустарник, кажется, одного шиповника болезненно хлещет меня по лицу, сдирает останки ткани с моих штанов, куртки, стискивает с меня шапку… И я, лишаясь ею того, пожалуй, даже не замечаю, поспевая за Рексом и боясь лишь одного, потерять еще и его… Последнего из моей семьи. Сейчас пусть и отдалившегося, но продолжающего своим присутствием напоминать мне о Сашке, папе, маме.

Еще миг…

И я неожиданно вижу лицо папы. Яркость картинки такова, что застилает и хлещущие о мое лицо ветки шиповника, и серо-стальное небо и идущий с него потоком холодный дождь. Еще секунда и папа выступает всей своей фигурой: крепкий, сильный, широкоплечий, как и Сашка, одетый в белую футболку и голубые джинсы. Его лицо с узким лбом да широкой линией челюсти и подбородка, длинным носом с большими ноздрями, всегда казалось мне таким геройским, отважным, точно папа был доблестным воином, который мог в любой момент прийти на помощь, заслонить семью от беды, неприятности, тревоги. Лично для меня воинственность в папе стала бледнеть после того как умерла мама. Не то, чтобы он потерял решительность действий, стал менее заботливым или сильным… Просто я понял, он на самом деле не доблестный воин…

Всего только человек, который не в силах заслонить от такого тривиального в жизни, как болезнь, смерть самых близких ему людей.

Крупные, раскосые, карие глаза папы, словно полуприкрытые верхними веками, после потери мамы почасту блестели. Скорей всего он хотел горевать, плакать, но того не позволял себе, всяк миг сдерживая слезы, и даже не давая им права закатиться в уголки глаз. Впрочем, сейчас глаза папы, выступившие перед моим наблюдением не блестели, а были полны жизни, той которая ушла из них, когда мы поселились в лачуге в горах. А красные, полные губы изгибались, символизируя радость, улыбку так, что я сразу понял воспоминание мое явно такое же светлое, как и светлая кожа лица папы.

Видимо, оттого, что я так близко увидел, почувствовал радость, плывущую в дорогом мне человеке… Я сразу остановился…

Замер…

Застыл…

Окаменел…

Но лишь на миг… Пытаясь понять, что со мной происходит. И тотчас хлесткая ветвь кустарника полоснула меня по глазам, которые я едва успел прикрыть веками. И густая тьма с зелеными полосами света сомкнула само видение, сокрыв фигуру и лицо папы. Отчего я, глубоко выдохнув, стараясь удержать воспоминания, громко закричал: «Папа!». А в следующий момент меня рывком дернули вперед, повалив с ног. И я, открыв глаза первое, что увидел устланную густым слоем листвы землю, в которую врезался мой подбородок, а сжавшиеся зубы, болезненно прикусили кончик языка.

Рекс еще мощней рванулся вперед, а вместе с его прыжком, также в направлении него, дернулась мой правая рука, удерживающая поводок. Мне показалось, он даже протащил за собой несколько метров мое тело, по грязи, словно по маслу. Теми же рывками выдергивая руку из сустава, болью отдающуюся в точно рвущихся мышцах, связках, а может и нервах. Я выпустил поводок как-то разом, даже не задумываясь о том, что пес убежит, действуя всего только рефлекторно, в простом желании избавить себя от боли.

Впрочем, также стремительно, стоило лишь мне застыть на месте, вскочил на колени, в попытке остановить собаку, приметив густоту растущего кустарника, и плотность крон деревьев, наполнивших все это лесное пространство серой дымчатостью. И в той тягучей сумрачности прицельно следя за мелькающей фигурой питомца, очень быстро убегающего куда-то вверх по склону горы.

— Рекс! Рекс! Вернись! — громко закричал я, боясь потерять сейчас еще и его, потому не мешкая вскочил с колен на ноги и побежал вслед него, расталкивая ветви кустарника, наклоняясь, обегая стволы деревьев, перескакивая через камни, скользя по опавшей листве подошвами кроссовок, чувствуя в них хлюпость грязи, и покалывание самих стоп.

Бежал я не долго, так как поскользнувшись, не удержался на ногах и ничком упал на землю, войдя в нее также плашмя лицом, утонув в листве, тонких перьевых нитях зеленой травы и уже низкого прилегшего сухостоя, перемешавшейся почвы и воды.

— Рекс, — едва шевельнув губами, шепнул я, вобрав в рот горькой грязи и тягостно вздрогнул всем телом, очевидно, в той горечи ощутив собственную потерю семьи, человечества и самой планеты.

Я медленно вскинул голову вверх и, не мешкая, поднявшись с земли переместился на колени, утер лицо рукавом куртки, смахивая с нее грязевые потоки, перво-наперво очищая наблюдение для глаз. Стараясь как можно скорей оглядеться, и, может еще приметить Рекса, успеть его позвать и не остаться здесь и сейчас, совершенно одному.

Да только пса нигде не видно, а идущий каскадом дождь, своими мощными хлещущими потоками, теребя сами ветви, и вовсе скрывал видимость. Сейчас в лесу к дотоль слышащемуся шороху оставшейся листвы на ветвях деревьев присоединилось какое-то легкое гудение, вроде с небес воду выливали из огромного медного таза, постоянно его покачивая. Потому испугавшись того гудения затихли птицы, звери, еще не уснувшие насекомые. Я поднял вверх голову, подставил лицо под те каскады воды, устремив взгляд в сизые небеса, виднеющиеся через прорехи в кронах, и горько заплакал, мешая слезы и потоки дождя, понимая, что обречен вскоре умереть, покинутый всеми, одинокий, от голода свернувшего мой желудок в какую-то болезненную спираль, от страха и тоски.

Плакал я не долго, так как окончательно удостоверившись, что теперь меня не кому приласкать, пожалеть или хотя бы недовольно рыкнуть, поднялся с колен на ноги и легонечко качнувшись, шагнул вперед. Даже не осознавая, зачем продолжаю идти, просто не в состоянии сидеть, и, имея всего одно желание находиться в движении, переставлять ноги, мотылять руками. Ощутимо хлюпнула под подошвами стоп грязь и мелко-мелко от усталости задрожали колени, вероятно, не в силах тянуть меня на себе, но я упорно продолжил свой подъем, не столько избирая путь, сколько не останавливаясь.