Рэй Брэдбери - Марсианские хроники. Полное издание [litres]

Он прижал пухлый палец к выпяченным губам.

И тогда все умолкли, и бледный лик Кары Корелли озарил потемневшие воды впереди.

Они все почувствовали это. Уайлдер. Паркхилл. Они закурили, чтобы перебить ощущение. Они перестали курить. Они ждали в сгущавшихся сумерках.

А гудение приближалось. И охотник, ощущая его, прошел и присоединился к молчаливой актрисе на носу яхты. И поэт, ощущая его, сел, чтобы записать слова, которые только что произнес.

– Да, – сказал он, когда в небе показались звезды. – Оно уже почти рядом. Оно, – он глубоко вздохнул, – надвигается.

Яхта вошла в туннель.

Туннель уходил в недра горы.

И там оказался Город.

В полой горе находился город, окруженный своими собственными лугами, и над всем этим раскинулось его собственное небо, подсвеченное странным цветом. И он оказался затерянным и оставался затерянным по той простой причине, что люди пытались отыскать его, летая по воздуху, разъезжая по петляющим дорогам, а дело было всего-то навсего в том, что каналы, которые вели сюда, ждали, пока хоть кто-нибудь пройдет по тому пути, где некогда бежали воды.

И теперь яхта, заполненная странными людьми с другой планеты, пришвартовалась к древнему причалу.

И Город вздрогнул.

В старину города жили и умирали в зависимости от того, были там люди или нет. Просто и понятно. Но в поздние эпохи существования жизни на Земле или Марсе города уже не умирали. Они засыпали. И в своих иллюзорных снах, в коловращении видений они вспоминали, какими были некогда или какими могут когда-нибудь стать опять.

И потому, сходя поодиночке на пирс, путешественники ощущали огромную личность, потаенную, надежно смазанную, укрытую металлом, сверкающую душу огромного города, которая, дрогнув обвалом пока еще безмолвных и невидимых фейерверков, начала возвращаться к бодрствованию.

Вес новоприбывших заставил машину чуть заметно выдохнуть. Люди почувствовали себя на нежнейших весах. Поверхность пирса просела под ними на миллионную долю дюйма.

И Город, гигантская механическая Спящая красавица, достойной ночных кошмаров, почувствовал это прикосновение, этот поцелуй, и проснулся.

И грянул гром.

В стене высотой в сто футов красовались семидесятифутовые ворота. И теперь створки этих ворот раздвигались, утопая в стене.

Ааронсон шагнул вперед.

Уайлдер двинулся было, чтобы остановить его. Ааронсон вздохнул:

– Капитан, прошу вас: не надо советов. И предупреждений. Не нужно вызывать разведчиков, чтобы они прошли вперед и истребили потенциальных злодеев. Город хочет, чтобы мы вошли. Он приветствует нас. Вы ведь не думаете, что тут мог остаться кто-то живой, правда? Здесь нет никого, кроме роботов. И не воспринимайте его как бомбу с часовым механизмом. Он не видел веселья и радости – сколько? – двадцать веков? Вы понимаете марсианские иероглифы? Вот тут, на цоколе. Город был построен самое меньшее девятнадцать веков назад.

– И заброшен, – добавил Уайлдер.

– Вы говорите так, будто причиной этого была эпидемия.

– Не эпидемия – Уайлдер беспокойно переступил с ноги на ногу, ощущая себя на гигантских весах, подающихся под его весом. – Нечто… нечто такое…

– Так давайте выясним. Вперед!

Поодиночке и парами пришельцы с Земли переступили порог.

Уайлдер шагнул последним.

И Город стал оживать на глазах.

Металлические крыши Города раскрылись, как цветочные лепестки.

Окна растворились, как веки огромных глаз, чтобы взглянуть сверху на пришельцев.

Тротуары нежно журчали и касались их ног, как реки, механизированные ручьи, разбегавшиеся, сверкая, по всему Городу.

Ааронсон с удовольствием глядел на эти металлические потоки.

– Что ж, видит Бог, гора с плеч! Я собирался вывезти всех вас на пикник. Но теперь пусть вас развлекает Город. Встретимся здесь через два часа, чтобы обменяться впечатлениями. Пошли.

С этими словами он вступил на серебристую движущуюся ковровую дорожку, которая быстро понесла его прочь.

Уайлдер в тревоге дернулся было за ним. Но Ааронсон весело крикнул:

– Ныряйте смелее, вода отличная!

И волнующаяся металлическая река унесла его прочь.

Один за другим они выходили вперед, и движущиеся тротуары увлекали их прочь. Паркхилл, охотник, поэт и его жена, актер, красавица и ее горничная. Они плыли, как статуи, загадочным образом рожденные из испарений вулканических потоков, влекущих их неведомо куда – или вовсе никуда.

Уайлдер тоже прыгнул. Река ласково прикоснулась к его ботинкам. Повинуясь ее течению, он отправился в путь вдоль проспектов, по излучинам парков и через фиорды домов.

И за его спиной остались пустыми причал и ворота. Ничего не напоминало о появлении людей. Как будто их тут и не было вовсе.

Бомон, актер, первым покинул движущийся тротуар. Его внимание привлекло некое здание. И тут же он осознал, что спрыгнул с дорожки и медленно направился к нему, принюхиваясь.

Он улыбался.

Ибо теперь он знал, какого рода здание находится перед ним – по запаху, исходящему от него.

– Средство для чистки бронзы. Видит Бог, это может быть только одно!

Театр.

Бронзовые двери, бронзовые карнизы, бронзовые кольца на бархатных шторах.

Он открыл дверь и вошел. Принюхался и громко рассмеялся. Да. Не нужно ни вывески, ни светящегося портала, достаточно одного только запаха, особой химии металла и пыли, вытряхиваемой из миллионов билетов.

И над всем этим… он прислушался. Тишина.

Тишина, которая ожидает. Единственная в мире тишина ожидания. Такое бывает только в театре. Каждая молекула воздуха пребывает в возбуждении готовности. Тени устроились поудобнее и затаили дыхание. Что ж… готов ли, нет ли… иду.

Бархат в фойе оказался зеленоватым, цвета морской волны.

А вот и зал: красный бархат, цвет которого лишь с трудом можно было различить в полумраке, открыв двустворчатую дверь. Где-то дальше находилась сцена.

Что-то встрепенулось, как огромный зверь. Его дыхание оживило видение. Воздух из полуоткрытой пасти заставлял находившийся в ста футах занавес мягко колыхаться в темноте, наподобие распростертых крыльев.

Он неуверенно сделал шаг.

Под высоким потолком, где плыл косяк чудесных призматических рыб, начали постепенно зажигаться лампы.

Повсюду играл аквариумный свет. У него захватило дух.

Театр был полон публики.

В обманчивом полумраке неподвижно сидела тысяча человек. Пусть они были маленькими, хрупкими, темнокожими, носили серебряные маски, но это была публика!

Ему не нужно было никого спрашивать, чтобы понять, что они сидели здесь уже десять тысяч лет.

И все же они не были мертвыми.

Они были… он протянул руку. Постучал пальцем по запястью мужчины, сидевшего в крайнем кресле у прохода.