П. Рейзин - Счастье для людей [litres]

– Нет, Мэтт. Не могу.

– Хорошо. Ладно. Без проблем.

Меня немного потрясывает после его ухода. Я возвращаюсь на кухню и наливаю себе бокал граппы. В воздухе еще остался аромат его лосьона после бритья. В ушах еще звучит гулкий голос.

«Белла и я. В Таиланд».

По щеке скатывается слеза. Потом другая. Сейчас мне трудно понять, как я могла провести с этим человеком целых два года.

Я плачу не по нему. И не по себе. Я скорблю по потерянному времени.

Я втайне прибываю в отель «Дю Принс» на четверть часа раньше. Я знаю расположение столиков и хочу выбрать лучший. Я чувствую себя вовсе не отвратительно, учитывая ночной перелет. Сегодня один из ясных лондонских дней после ливня, мокрые тротуары и голубое небо. Немного сжимает грудь от осознания того, что я скучаю по этому городу.

Два низких кресла, расположены под углом к столику. Низкие лампы. На стене сзади – портрет маслом мужчины в шляпе, умершего уже лет двести назад. Здесь довольно чопорно и по-деловому, но напитки готовят профессионально, они холодные, как Рождество, и приятно дурманят мысли.

Я вижу ее.

Она материализовалась в дверном проеме, я замечаю ее за один удар сердца. Появляется кривая усмешка, когда я встаю и машу рукой. За несколько шагов, которые она делает в моем направлении, у меня появляется единственное (и фактически верное) впечатление, что все в моей жизни подводило меня к этому моменту.

– Том.

– Дженнифер.

– Джен. Кроме бабушки, меня никто не зовет Дженнифер.

Она протягивает руку. Рука нежная и теплая, и женственная, и приятная на ощупь. У нее запоминающееся лицо с отличительными чертами, которые сперва кажутся несколько разрозненными и не сразу создают общую картину. Мы садимся в кресла, она снимает шарф, оголяя плечи. Настоящие или искусственные, в ушах и на шее сверкают бриллианты. Она говорит:

– Тебе удалось решить загадку?

Я признаюсь, что нет. Я рассказываю ей, что не могу представить, кто в принципе может знать нас обоих, не говоря уже о том, чтобы устроить свидание вслепую.

– Как думаешь, может быть, он или она здесь? – предполагает Джен, оглядываясь по сторонам. – Прямо сейчас. Следит за нами. Ой, подожди. Вон тот, за колонной, притворяется, что смотрит в свой айфон.

Некоторое время мы изучаем окружение. Все кажутся полностью погруженными в свои беседы или мобильные устройства.

– Джен, знаешь что? – говорю я. – На самом деле мне все равно. Я уже говорил тебе, какой здесь делают мартини?

В жизни он выглядит лучше, чем на фотографиях. Высокий и поджарый, в ярко-черных джинсах и пиджаке смелого оттенка зеленого цвета. Довольно широко расставлены глаза, и ему немедленно требуется стрижка, но никаких серьезных нареканий. Временами он выглядит привлекательным. Я немного удивлена, насколько сильно нервничаю.

Но появляются всесильные коктейли с мартини, и мы вынуждены аккуратно чокнуться бокалами – они наполнены до краев. Опустошив примерно полбокала, я осознаю, что рассказываю нашу историю с Мэттом. Я понимаю, что еще слишком рано, мы здесь меньше десяти минут, а описываемые мною детали доходят до абсурда. Например:

– Как я его встретила? В баре, после работы. Я отчетливо помню тот момент. Мы оба ждали, пока нас обслужат, я оглянулась вокруг и увидела, как он смотрит на меня. Словно в кино. Все вокруг в полумраке, кроме нас. Мы внутри золотого пузыря. Все – все остальное – на заднем плане. Я точно помню, во что он был одет. Крошку на ткани его костюма – конечно, «Hugo Boss» – и это еще до того, как он произнес хотя бы слово. И он не улыбнулся, не сказал «привет» или еще что-нибудь. Что он сделал, так это закатил глаза. Он закатил глаза и цокнул. Потому что в баре было слишком много народу. Это и было его первым словом в мой адрес. Цоканье. Вот так все и началось, вот хрень, почему я тебе рассказываю?

– Потому что я тебя спросил. Потом я расскажу тебе о себе и Гарриет. Пожалуйста, продолжай.

– Ну, он цокнул, и я спросила его. Я. Спросила. Его. Что он хочет выпить. Потому что подумала, что меня обслужат первой. И это, сцена в баре, наша история в миниатюре. Шаблон наших отношений. Он раздражен, а я пытаюсь все уладить. Да, конечно, не все происходило именно так. Но каким-то образом это стало по умолчанию образцом наших действий. А я вовсе не такой человек. Однажды на выходных в Испании мы ехали в арендованной машине и совершенно заплутали в кошмарных загогулинах автомобильных развязок; он вел, я пыталась разобраться с картой; он злился все сильнее, резко дернул за рычаг переключения передач, и рукоятка – правда – осталась в его руке. Я не смогла сдержаться и рассмеялась. В смысле, момент был просто уморительный, и выражение его лица. А он действительно не нашел в этом ничего смешного. Он швырнул ее через плечо и разбил заднее стекло.

– Если не возражаешь, я кое-что скажу, – говорит Том.

– О. Когда так говорят, значит, хотят сказать что-то ужасное. Пожалуйста, не стесняйся.

– Похоже, он полный кретин.

– Наверное, слово «кретин» создали специально для него.

– Вполне вероятно, поправь меня, если я ошибаюсь, кретин, с которым сравнивают остальных кретинов?

– Ой, точно. Британский образец кретина. Золотой кретин.

– Наверное, ты гадаешь…

– О да. Так и есть. Я не перестаю удивляться, как смогла оставаться с ним так долго. Том, я не знаю, зачем рассказываю тебе всю эту ерунду. Ты ведь не работал психотерапевтом, да? Это просто вырвалось. Как будто мартини вскрыл старые раны.

– У моей бывшей жены случались приступы гнева, как сейчас говорят.

– Но она же не кретинка. Я так думаю. В любом случае женщины не могут быть кретинками, правда?

– Не могут. Они могут быть кем угодно, только не кретинками.

– Суками. Они могут быть лживыми вероломными суками. Еще коровами. Они не могут быть задницами. Хотя могут себя вести именно так.

– Они не могут быть скотинами. Что очень странно. Но они могут быть словом на букву «К».

– Что? Консервативными?

Когда он смеется, улыбка как будто не согласуется с его обычным выражением лица. Нет, у него очень приятная улыбка, просто ее словно стянули с кого-то другого.

Нравится ли он мне?

Не знаю.

Тогда почему я болтаю без умолку, если нет?

– Хорошо, расскажи мне о своей бывшей. Ты кажешься слишком молодым, для отца подростка.

– Мы были слишком молоды. Мне было двадцать шесть. Это рано?

– Чтобы родить ребенка?

– Гарриет была на год младше. А Кольм, что ж, он был просто малышом!

Я понимаю, что пнула его по ноге, пытаясь понять, в чем подвох.

– Кольм был в некотором смысле случайностью. Но так появляется много хороших вещей. Пенициллин. Телефон. Я хотел сказать, что и то, что происходит сейчас, тоже, но, конечно, это не так.