Жорж Блон - На суше и на море

В пойму таежной речки еще не проникла солнечная радость родившегося дня, и сумрачно, тихо, по-ночному настороженно было в ней.

Юркая белочка, увидев зверей, быстро вскарабкалась на кедр, перевесилась через ветку и испуганными глазами смотрела на них. Бесшумно перепархивая от дерева к дереву, коричневато-дымчатая любопытная кукша наконец уселась на большой ветке и молча, с интересом поглядывала то на волков, то на лося. Ее головка с блестящими глазками беспрерывно поворачивалась то в одну, то в другую сторону.

Медленно, очень медленно двинулся с места лось, даже не оглянувшись на лежавших совсем близко от него врагов. Он шел к хорошо знакомой ему излучине речки. Маленький мыс с обрывистыми берегами. Не один раз в летнюю пору он спокойно отдыхал на этом мыске. Вот сюда и стремился лось, чтобы обезопасить себя от нападения с боков и чтобы успеть отдохнуть, набраться сил, и тогда…

Он шел, еле переставляя ноги, отказывающиеся подчиняться ему. На расстоянии немногим больше двойной длины его тела ползла за ним беспощадная серая смерть.

Вот и излучина. Лось вошел на мысок, медленно повернулся головой к волкам и опустился на снег.

Перешеек мыска был так узок, что на нем еле-еле, вплотную, улеглись волки. Там, где лежал лось, он был несколько шире, но ни один из хищников не решился хоть немного продвинуться вперед. Так и лежали они друг против друга. Лежали долго.

Когда солнце поднялось над сопкой и сквозь густые ветви кедров и елей послало свои ласковые лучи на излучину речки, они отыскали большую красивую голову смертельно уставшего зверя, задержались на ней, отдавая тепло, ласку, животворную силу солнца ему, старому лосю.

Лось приподнял выше голову. Лучи еще плотнее прильнули к ней. Тепло коснулось его больших ушей. И почувствовал лось, что это не лучи солнца, нет, это теплые, нежные губы матери ласково прикоснулись к его не окрепшим еще ушам, и он не старый лось, стоящий на границе жизни и смерти, а маленький-маленький теленочек.

Упорхнули лучи, и нет уже больше ласки матери… С большим трудом поднялся лось. На его горбе дыбом встала шерсть. Бок уже не болел. Это ли рана!

Вытянув шею, наклонив голову, лось пристально посмотрел в сторону волков. Один прыжок. О, если бы мог он сделать его! Тогда смертоносные копыта в один момент превратили бы в кровавое месиво эту кучку врагов. Но не было сил для этого одного прыжка.

Чуть слышно заворчал вожак, показав свои желтые, громадные клыки. И встали семеро против одного.

Еле-еле переступая лапами, они начали приближаться к лосю, готовясь к одновременному нападению. Бок о бок серой стеной подходили все ближе и ближе. Ждали только сигнала старого волка.

Лось приготовился к решительной схватке. Он сам ускорил развязку. Стремясь найти более прочную точку опоры, переступил, и тут задняя нога скользнула в узкую береговую промоину. Он на мгновение потерял устойчивость и слегка осел назад.

Этого момента не пропустил старый волк, и стая бросилась на лося. Невероятным напряжением мускулов только одной задней ноги лось приподнял свое тело и ударил передними ногами в налетевших на него волков. Теряя равновесие, падая, он ударил еще и еще.

Оставшиеся в живых вцепились в лося, срывающегося с обрыва. Волчица рвала горло, жевала его, путаясь зубами в шерсти. Вожак своими страшными клыками, как ножом, полоснул по артерии.

Падая на лед речки, лось плечом прижал извивающееся тело волчицы, и она, выпустив из зубов его горло, отползла, захлебываясь своей кровью.

Старый лось больше не встал. Он сделал еще попытку приподняться, но ноги не нашли опоры на скользком льду, и он повалился на бок. Вместе с яркой кровью, что дымящимися струями текла из глубоких смертельных ран, уходила из него дорого обошедшаяся его врагам жизнь.

Волчица истекала кровью. Царапая лапами лед, она повернулась так, чтобы видеть стоящего недалеко от нее и жадно хватающего снег вожака, отца многих ее детей, из которых осталось в живых только двое. Она так пристально смотрела на него, что волк почувствовал этот взгляд и повернулся к ней. Его глаза встретились с глазами волчицы, прожившей с ним много лет.

Легкий трепет пробежал по телу волчицы, чуть шевельнулись ноги, и судорожно ударил по снегу пушистый хвост. Она так и осталась лежать с открытыми глазами, устремленными на старого волка.

И старый волк завыл. Страшно завыл. Он никогда еще не выл так. В его хриплый, тоскующий голос влились еще не окрепшие голоса двух молодых волков — его детей…

Эхо не повторило этих звуков. Окухтелая тайга умела молчать. И тайга угрюмо молчала.

Это становилось невыносимым. Ночь не приносила отдыха. Уже с вечера не стало покоя. А он так необходим после напряженного дня работы в тайге. Что может лучше крепкого сна восстановить силы? А тут не стало сна. До этого просыпался только оттого, что в избушке становилось прохладно и надо было подложить в печурку дрова. Бывало, подложишь дровишек, ляжешь на немудреную таежную постель и моментально уснешь.

А теперь не успеешь заснуть, как тут же просыпаешься. Вскакиваешь, садишься на нары и вновь засыпаешь, а через несколько минут, да какое там минут, секунд опять просыпаешься. Не успеешь закрыть глаза, как по ногам, рукам, по груди, по лицу начинают бегать, нет, не бегать, а носиться лесные мыши, рыжие полевки, землеройки и другие, как часто говорят исследователи, «ближе не определенные».

Что их согнало сюда, к этой таежной избушке, установить не удалось. Может быть, голод, а может быть, эта была массовая миграция.

Вначале, когда их было не так много, я просто не обращал внимания. Это было вполне обычно. И как всегда, остатки еды, крошки я ссыпал в чумашок и выносил на кормовой столик, укрепленный снаружи, у самого окна. Выносил для маленьких пернатых обитателей тайги.

Вскоре стал замечать, что на этом кормовом столике появлялось больше следов мышевидных, чем птичьих. Вечером, когда я зажигал небольшую лампочку и свет через окно падал на столик, я наблюдал, как по нему сновали мыши и полевки, проделывали в снегу туннели и дрались из-за крошек и корочек хлеба или за смерзшийся комок каши. Но зверьков с каждым днем становилось все больше и больше, и остатков от моего скромного ужина им, конечно, не хватало. Они обнаглели.

Что в избушке делалось днем, не знаю. Днем меня в ней не бывало, но, стоило только что-нибудь из съедобного не прибрать, они прибирали так, что не оставалось и следа.

Как назло, не было лабаза, и приходилось всячески ухитряться, чтобы как-нибудь сохранить продукты. Но мыши, полевки и землеройки проявляли изумительные акробатические способности, кажется, стали ходить по потолку и прыгали на подвешенные мешочки, котелки, чумашки.