Бронислава Бродская - Капсула [СИ]

Грейдер поднят над дорогой, если колеса соскочат, то машина завалится набок. Паша уже две таких видел, машину будут вытягивать, пройдет масса времени, если груз — коммерческий товар, его будут перегружать. И опять же, это не его проблема, древесина … ее скорее всего разрешат просто бросить, не велика ценность. Он возит разделанные бревна «сортимент» и неразделанные «хвосты». Паша видит самого себя на экране: вот он вылезает из кабины, прыгает на наст, гремит цепями, надевать их сущее мучение. На Паше теплая куртка, он ее только что надел, в кабине он сидит в майке, очень жарко. На руках теплые грубые рукавицы, шапка ушанка. Какой он все-таки крупный мужик. И работает споро. Паша собой доволен, гордится тем, что он такой сильный и выносливый. По-этому он и стал лес возить: романтика дорог, красота тайги. В машине 600 «лошадей» под капотом, лес — это 40 тонн. Попробуй такую машину поводи, нужна сноровка, решительность, самообладание, эмоциональная устойчивость, и это все у него есть. Он — мужик!

Родственнички в Америке небось считают его простым работягой, ни на что больше не способным, а вот попробовали бы сами лес возить, на «северах», в мороз. Паша смотрит кино и почему-то мысленно пытается спорить с родственниками в Америке. Зачем? Он не понимает, но Лиде все становится ясным. В итоге Паша должен увидеть себя их глазами.

На экране другой грузовик, уронил железную конструкцию, теперь она никому не дает проехать. Паша помнит, конструкцию спихнули тогда в обочину. Мороз был за сорок и речь шла о выживании. Как еще было поступить … По обочинам часто лежит брошенный груз. Все кадры про Пашину работу, разные места, рейсы, время года. Вот эпизод про его травму. Затягивал бревна, проверял перед рейсом в последний раз тросы. Монтировка сорвалась и хлестнула его по ноге. Штанина не порвалась, думал синяк, а потом захлюпало в сапогах. На зимнике заехал в медпункт: нога исполосована до крови, наложили швы, без заморозки. Паша отказался от укола новокаина, стонал, но терпел … «зашивайте так», считал, что он — настоящий мужчина. На экране видно его искаженное от боли лицо с закушенной губой, слышен сдавленный стон. Все-таки хорошо он тогда держался.

Опять в Пашиной голове родственники из Америки, а что они бы про него подумали? Почему-то ему это сейчас важно. Раньше все, что он делал и делает, ему самому нравилось, он видел себя «крутым», а они … они не видели? Паша смотрел «кино» и сознавал, что нет, не видели. Он видел кино про себя их глазами. Их здесь конечно не было, но получалось, что это как будто они смотрели и Паша знал их мысли: нет, думали они, он — не настоящий «крутой» мужик, а недоучившийся лопух, которому не давалась математика, и который в своей дикой провинции не видит дальше своего носа. Все эти «зимники», укатанные ледники, снег на сопках … красота, спору нет, но они видят его никчемностью, который неспособен и интеллектуальному труду … В этом они правы. Они бы конечно потребовали обезболивающего, считают его отказ дурацкой бравадой, идиотизмом, непонятно перед кем он выпендривался. Действительно, перед кем? Рану ему зашивал мужик, если бы хоть девушка. Нет там никаких девушек. С точки зрения американцев он просто глупо себя вел. А может и правда глупо? Лида видит, что Паша растерян, на его лицо застыло недоуменное выражение.

На экране площадка перед Боулинг-Центром, это центр города. Паша не особенно понимает, зачем ему это показывают. Они там пару раз с ребятами играли, но часто в боулинг не находишься, очень дорого. Потом непонятная камера делает нечто вроде круга по всем кафе, ресторанам и барам города … все микрорайоны: центр, Падун, Энергетик, даже заведения отдаленные, где Паша никогда практически не бывает, в Вихоревке и Анзебе. Это уже, считай, не город. Ну бары … и что? Некоторые он знает только по названиям. Хорошие названия: Сытый волк, Берлога, Охота, Медвежья лапа, какие-то Урарту и Калипсо в Гидростроителе. Два последних названия ничего Паше не говорят: ни про Урарту ни про Калипсо он не в курсе, для него это просто звучные слова, безо всякого смысла.

Разная погода, мороз, северный порывистый ветер вьется над выщебленными плитами … потом все наоборот: жарко, чахлые деревья не дают никакой тени. Неуютно, питейные заведения видны только с фасаду, почему-то никаких панорам и интерьеров, хотя Паша знает, что в некоторых барах и ресторанах довольно красиво внутри. Перед входом всегда стоят даже в мороз раздетые парни. Они толпятся компаниями, громко разговаривают, слышен мат и грубый громкий гогот, девушки ярко накрашены, все курят, у руках у молодых людей бутылки пива, они жадно пьют из горла, запрокидывая голову. «И че? Молодежь отдыхает. Пиво пьет …» — Паша и сам пьет много пива, это его любимый напиток, мужской напиток, вполне пристойный, не шибает по мозгам как водка, водку он пить избегает, не умеет. Ребята культурно развлекаются, что еще вечером делать. Молодежь ходит в город гулять.

Камера предательски заворачивает чуть в сторону от главного входа, опять разные рестораны и бары, но везде одна и та же картина: Паша со стыдом замечает парней, отливающих на ограды газонов, углы домов, деревья и кусты. Их можно легко заметить, они не так уж далеко отходят, видно, что им все равно, кто на них смотрит: пил пиво — надо отлить, это естественно, никто не стесняется. Паша никогда на них специально не смотрел, но теперь он видит целые ряды по пять-шесть человек, дружно стоящих с расстегнутыми ширинками … пенящиеся струи мочи, с шумом текущие на землю. На снегу яркое желтое пятно … Паша и сам так делал, но сейчас ему не по себе: все-таки это свинство, так нельзя, совсем они обалдели … Почему раньше было не стыдно, а сейчас ему хочется отвернуться? Странно. На земле, прислонившись к палисаднику, сидят пьяные, видимо тепло, бесчувственные тела валяются на газоне, несколько пар лежат обнявшись, у девушек задраны платья, видно белье, мужские руки жадно лапают их груди и ляжки. Противно. Редкие прохожие отводят взгляд, делают вид, что ничего особенного не происходит. Противно, противно! Кадры вызывают чувство гадливости. Паша видел все это и раньше, но сейчас зрелище валяющихся на земле шприцев и презервативов кажется ему нестерпимо отвратительным. То лето, то зима, а то и дождливая осень: один и тот же безотрадный пейзаж быдловатого бесстыдства. Паша пытается отгородиться от несправедливого кино, оправдать свой город, его молодежь: а что в других городах не так? Нет пьяных? Никто не валяется? Он знает, что примерно так везде, но за Братск с его серыми мрачными хрущевками, облупившимися стенами, обветшалыми советскими памятниками, раздолбанными дорогами, неухоженными скверами, ему стыдно.