Рэй Брэдбери - Зеленые тени, Белый Кит

Снелл-Оркни продолжал:

– По всему свету мы преследуем лето по пятам. Живем в теплые, жаркие, знойные месяцы на Ямайке, в Нассау.

– В Порт-о-Пренсе, – сказал один из братцев.

– В Калькутте, – сказал второй.

– На Мадагаскаре и на Бали, – сказал третий.

– Во Флоренции, Риме и Таормине! – сказал четвертый.

– Но наконец вчера мы услышали в новостях, что в этом году в Дублине ожидается невиданное количество снега. Где еще, сказали мы, вероятнее всего увидеть снег? Мы сами не знали толком, чего ищем, но нашли это в парке Святого Стефана.

– Нечто таинственное? – воскликнул Нолан, потом хлопнул себя по лбу. – То есть…

– Ваш друг вам расскажет, – сказал худощавый.

– Наш друг? Вы имеете в виду… Гэррити?

Все посмотрели на Гэррити.

– Об этом я и хотел рассказать, – сказал Гэррити, – когда сюда вломился. Они были в парке, стояли и… смотрели, как опадают осенние листья, потому что деревья обледенели!

– И это все? – вскричал в отчаянии Нолан.

– В тот миг этого было вполне достаточно, – сказал Снелл-Оркни.

– Неужели в парке Святого Стефана еще остались листья? – спросил Тималти. – А снег есть на деревьях?

Никто, оказывается, не знал. Мы все стояли не шелохнувшись.

– Черт, – оцепенело сказал Тималти, – лет двадцать прошло с тех пор, как я заглядывался на это.

– Двадцать пять, в моем случае, – сказал Гэррити.

– Тридцать! – признался Нолан.

– Самое невероятное сокровище на свете, – сказал Снелл-Оркни. – Несколько пунцовых, янтарных, алых, багровых мазков. Память о былом, отголоски прошлого лета, каким-то образом зацепившиеся за веточки. А сами деревья! Ветви, ветки, одетые в ледяной панцирь, скованные морозом, отягченные снегом, уносимым прочь шелестящими шлейфами! Вот это да!

Все были околдованы.

– А-а… да… разумеется… так и есть… – бормотали они.

– Знает, что говорит, – прошептал Нолан.

– Угощаю всех, – сказал вдруг Снелл-Оркни.

– Какой проницательный! – сказал Тималти.

Подали выпивку, осушили стаканы.

– А где же находятся эти деревья? – воскликнул Нолан.

– Да… действительно! – заговорили все.

И не прошло десяти минут, как мы все вместе оказались в парке.

Ну и, как сказал Тималти, видели вы когда-нибудь столько листьев в одной кроне, сколько на первом же дереве сразу за оградой парка? «Нет!» – закричали все. А как вам второе дерево? На нем не столько листьев, сколько ледяной коросты, инея и снега, которые прямо на глазах откалываются и опадают на головы людей. И чем дольше они смотрели, тем больше осознавали, что это чудо. Нолан, бродя по парку, так запрокинул голову, что споткнулся и упал. Двое-трое его приятелей поспешили ему на помощь. Раздавался хор восхищенных голосов и вдохновенных возгласов, ведь, если им не изменяет память, на этих деревьях никогда не было ни листьев, ни снега, а теперь есть! А если они и были, то бесцветные, или если был цвет, то так давно… «А, какого черта, – сказали все, помалкивайте и смотрите!»

За этим занятием и провели остаток дня Нолан, Тималти, Келли, Гэррити, Снелл-Оркни с друзьями и я. Ибо осень убрала свои развешанные флаги, а зима вступила в свои права, чтобы укутать парк белым по белому. Здесь и нашел нас отец Лири.

Но прежде чем он смог что-либо сказать, трое посланцев лета попросили его их исповедовать.

И вот уже священник с мученическим выражением лица повел Снелла-Оркни с друзьями полюбоваться витражами в церкви, тем, как зодчий сложил апсиду, и церковь им так понравилась, что они начали наперебой громко расхваливать ее, и отцу Лири пришлось пропустить кое-какие молитвы и срезать углы, чтобы прийти к окончанию церемонии кратчайшим путем.

Но венцом всему дню стал вопрос, заданный в пабе одним из юных-пожилых мальчиков-мужей: что спеть – «Матушку Макри» или «Моего дружка»?

Начали спорить, потом проголосовали, объявили результаты и решили: пусть – споет и то и другое.

У него, по общему признанию, был дивный голос, и глаза у всех заблестели, и навернулись слезы. Сладостный, высокий, прозрачный голос.

И, как сказал Нолан:

– Не знаю, какой из него сын, зато дочь бы вышла – замечательная.

И все сказали «да».

Снелл-Оркни с друзьями собрались уходить.

Финн, увидев это, поднял свою ручищу, чтобы помешать им:

– Погодите! Благодаря вам атмосфера в парке и его окрестностях улучшилась, не говоря уж о пабе. Теперь мы должны отплатить вам добром за добро!

– О нет. Нет, – последовал отказ.

– Да! Да! – сказал Финн. – А ну, ребята?

– Финн! – откликнулись все.

– Покажем спринтерский забег?

– Спринтерский забег? – раздался всплеск восторга. – Да!

– Спринтерский забег? – переспросили Снелл-Оркни и его друзья.

– Тут и сомневаться нечего – Дун быстрее всех. – Финн добавил: – Бегает от гимна.

– К черту Дуна!

– У него молниеносная реакция, мощный рывок под уклон, до шляпы не успеешь дотянуться, его уже и след простыл.

– Все равно Хулихан лучше.

– Лучше, черт побери. Спорим, вот сейчас? Пока этот бледный худощавый парень и его компания отсюда не уехали?

Или, думал я, до того, как все разом закроется, захлопнется, замолчит, то есть пивные краны, аккордеоны, фортепьянные крышки, солисты, трио, квартеты, пабы, кондитерские и кинотеатры. Огромная волна, словно в Судный день, выплеснет пол-Дублина под тусклый свет фонарей, где всем будет не хватать зеркал на автоматах с жевательной резинкой. Ошеломленные, лишенные духовной и физической опоры, эти души побродят, пошатываясь, словно прихлопнутая моль, потом заковыляют домой.

А пока я вслушивался в спор, жар которого, если не свет, доходил за полсотни шагов до меня и команды Снелла-Оркни.

– Дун!

– Хулихан!

Тималти, изучив сначала выражение на моем лице, потом на лице Снелла-Оркни, сказал:

– Вы, наверное, не можете понять, о чем мы тут толкуем? Спорт любите? Кроссы, четыре по сто, и прочую беготню?

– Я побывал на двух Олимпийских играх, – сказал Снелл-Оркни. Тималти разинул рот:

– Вы редкий человек. А что вам известно про всеирландское первенство по десятиборью, проводящееся в кинотеатрах?

– Спринт до начала гимна, о котором вы сейчас упоминали, – сказал Снелл-Оркни.

– Постой, постой, – не выдержал я наконец. – Какой-какой спринт?

– Д-о г-и-м-н-а, – чеканно, по буквам, произнес Финн.

– Я знаю, что с тех пор, как ты приехал в Дублин, – встрял Тималти, – ты, как заядлый киношник, ходишь в кино.

– Вчера вечером, – сказал я, – я смотрел фильм с Кларком Гейблом. Позавчера – старый фильм с Чарльзом Лафтоном…

– Довольно! Ты – истинный киноман, как все ирландцы. Если бы не кинотеатры и пабы, бедные и безработные шлялись бы по улицам вместо того, чтобы выпивать, мы бы давно вытащили затычку и этот остров уже ушел бы на дно. Итак, – он хлопнул в ладоши, – какая отличительная черта нашей породы бросается вам в глаза каждый вечер после фильма?