Рэй Брэдбери - Зеленые тени, Белый Кит

– Посиди. Посмотри. Подумай. Потом сам все расскажешь мне.

Когда я вошел в «Четыре провинции» и позвал за собой Тималти, вид у всех был виноватый. Священник все еще бегал по своим делам но городу, остальные же побродили для успокоения совести вокруг парка и вернулись, обескураженные, в штаб разведки.

– Тималти! – закричали они. – Янки! Рассказывайте! Как там?

Тималти не спеша подошел к бару, пригубил свой стакан. Не проронив ни слова, он изучал свое отражение, погребенное вдали, под лунным льдом зеркала за стойкой. Он поворачивал тему разговора то так, то эдак, то выворачивал наизнанку. Наконец закрыл глаза и сказал:

– Поразительно, насколько…

«Да», – сказали все безмолвно.

– Целая жизнь странствий и размышлений, – продолжал Тималти, – подсказывает мне, что между ними и нами есть какое-то странное сходство.

Все так и ахнули, да с такой силой – в призмах на маленьких люстрах над стойкой заискрились, замельтешили блики. Когда после этого выдоха светящиеся рыбки угомонились, Нолан закричал:

– А ну-ка надень шляпу, чтоб я ее сбил первым же ударом!

– Да! Надень! Сбей! – заорали все вокруг.

– Тише вы, – сказал я.

– Скажите, – невозмутимо продолжал Тималти. – Разве мы не знаем толк в стихах и песнях?

Толпа исторгла еще один вздох. Все нехотя согласились.

– Конечно, как же иначе!

– О Боже, вот ты о чем?

– А мы-то подумали…

– Тихо! – Тималти поднял руку, все еще не открывая глаз.

Все замолчали.

– Если мы не поем песни, то сочиняем, а не сочиняем, так отплясываем под них; а разве они не истинные ценители пения, не пишут песен, не танцуют? Короче, я только что в парке слышал издали, как они читали стихи и что-то напевали, сами для себя.

Было в его словах что-то такое… И все стали толкать друг друга локтями, признавая его правоту.

– Обнаружил ли ты еще какие-нибудь другие сходства? – грозно нахмурившись, спросил Финн.

– Да, обнаружил, – сказал Тималти по-судейски.

Все вздохнули еще более заинтриговано, толпа шагнула ближе, а я тем временем продолжал лихорадочно записывать.

– Порой они не прочь выпить, – сказал Тималти.

– Да, это точно! – закричал Мерфи.

– К тому же, – продолжал нараспев Тималти, – они поздно женятся, если вообще женятся! И…

Но тут поднялся такой гвалт, что пришлось подождать, пока шум утихнет.

– …и гм… очень мало якшаются с женщинами.

После чего разразился великий шум, выкрики, толкотня, кто-то заказывал выпивку, а кто-то вызвал Тималти выйти поговорить. Но Тималти даже глазом не моргнул, драчуна оттащили, а когда все сделали по глотку, потасовка улеглась так и не начавшись, раздался четкий зычный голос Финна:

– А теперь потрудись объяснить то преступное сравнение, которым ты осквернил чистый воздух этого благопристойного паба.

Тималти не торопясь приложился к кружке, спокойно взглянул на Финна и звучно произнес – трубным гласом, дивно чеканя слова:

– Есть в Ирландии место, где мужчина может возлечь с женщиной?

Он выждал, чтобы сказанное дошло до всех.

– Триста двадцать девять дней в году у нас хлещет дождь. Все остальное время такая сырость, что не найдешь ни пяди, ни пятачка сухой земли, куда можно было б уложить женщину без риска, что она пустит корни и зазеленеет. Согласны?

Молчание было знаком согласия.

– Так что же, бедный, несчастный ирландец должен податься прямиком в Аравию, чтобы предаться греховным наслаждениям и разгулу плоти! Мы спим и видим аравийские сны – теплые ночи, сухую землю, приличный уголок, где можно не только присесть, но и прилечь, и не только прилечь, но и прижаться, вцепиться и сцепиться в безудержном восторге.

– А, черт! – сказал Финн. – Ну-ка повтори.

– Ч-черт! – сказали все, качая головами.

– Это – раз. – Тималти загнул палец на руке. – Места нет. Затем – два – время и обстоятельства. Ну запудрил ты сладкими речами красотке мозги, уговорил ее пойти с тобой в поле – что дальше? На ней сапожки, дождевик, платок на голове, и поверх всего этого зонтик, а ты надрываешься, как боров, застрявший в воротах свинарника, то есть одной рукой ты уже дотянулся до ее груди, а другая занята калошами, и на большее не рассчитывай – глянь, кто это стоит у тебя за спиной, кто дышит мятой тебе в затылок?

– Приходский священник? – предположил Гэррити.

– Приходский священник, – сказали все в отчаянии.

– Вот гвозди номер два и три, забитые в крест, на котором распяты все мужчины Ирландии, – сказал Тималти.

– Дальше, Тималти, продолжай.

– Гости из Сицилии ходят компанией. Мы – тоже. Вот сейчас здесь собралась компания ребят из Финнова паба. Разве нет?

– Все так!

– То у них подавленный, скорбный вид, то они беззаботны как черти и поплевывают или вверх, или вниз, но перед собой – никогда. Вам это напоминает кого-нибудь?

Все посмотрелись в зеркало и закивали.

– Если у нас есть выбор, – сказал Тималти, – пойти домой к злюке жене, зловредной теще и сестре – старой деве или посидеть здесь, спеть еще одну песню, пропустить еще один стаканчик и рассказать еще одну байку, что мы все предпочтем?

Тишина.

– Задумайтесь над этим, – сказал Тималти. – И отвечайте честно. Сходства. Соответствия. Получится необъятный список. Надо как следует пораскинуть мозгами, прежде чем мы начнем биться об стенку, призывать Иисуса с Марией и вопить «караул!».

Тишина.

– Я хотел бы… – сказал кто-то странным, любопытствующим голосом после долгого раздумья, – посмотреть на них вблизи.

– Твое желание может исполниться. Тс-с! – сказал я не слишком театральным голосом, учитывая ситуацию.

Все застыли в немой сцене.

И до нас долетел далекий, ломкий, слабый звук. Как однажды чудесным утром просыпаешься, нежишься в постели и особым чутьем догадываешься, что в воздухе кружит первый снег, щекочет на своем пути небеса, и тогда тишина раздвигается и исчезает.

– Боже мой! – сказал наконец Финн. – Сегодня же первый день весны…

И это тоже. Сперва шаги, легкие, как снежинки, падающие на мостовую, затем хор птичьих голосов.

На тротуаре, по всей улице и возле паба зазвучали песни зимы и весны. Двери настежь распахнулись. Ожидание предстоящей встречи прижало всех к спинкам стульев. Они подкрепили нервы. Сжали кулаки. Стиснули зубы в своих встревоженных ртах, а в пабе – словно детвора на рождественском празднике, где раздают подарки, пестрые безделушки, игрушки, – уже появились высокий худой юноша средних лет и невысокие тоненькие молодые люди с глазами стариков. Шелест снегопада утих. Улегся весенний птичий гомон.

Ватага диковинных детей, с необыкновенным вожаком, вдруг почувствовала вокруг себя пустоту, словно окружавшие их люди подались назад, хотя никто из посетителей бара даже не шелохнулся.