Петр Павленко - На Востоке [Роман в жанре «оборонной фантастики»]

Английские кредиторы Японии были взволнованы положением. Они гадали: быть или не быть Японской империи? Справится ли с голодом её одряхлевший режим, и не явится ли голод той самой войной, которая должна надолго ослабить японский империализм без вмешательства извне?

В Англии не знали, поддержать или погубить, и газеты тотчас послали своих корреспондентов, чтобы рассказать обществу и миру о положении дел.

Мурусима, свободный от монгольских дел, встретил корреспондентов в Шанхае и убедил приехать недели на три в Манчжу-Го, прежде чем посетить острова. Рано или поздно им следовало побывать на советской границе, и они согласились. Их было трое. Они держались сухо, о многом расспрашивали, не стесняясь, и, будучи союзниками, позволяли себе кое в чем сомневаться. Ничто так не удешевляет человека, полагали они, как неоправданный оптимизм. Мурусима занимал гостей серьезной беседой.

— Чтобы судить о темпах изменения японской действительности, — говорил он им, — достаточно вспомнить, коллеги, что генерал Ноги, герой Порт-Артура, начал военную карьеру в дни восстания самураев, закованный в латы и вооруженный луком. Маршал Ямагато в молодости выплыл в море, пытаясь мечом потопить иностранный корабль у Иокогамы. Во время же войны с русскими он был президентом Совета обороны.

— Весьма любопытная справка, — заметил один из англичан, Локс.

— В течение одной своей жизни генерал Ноги перелистал ту эволюцию военного искусства, которая в европейской истории занимает свыше пяти веков. Со дней генерала Ноги утекло много воды. В прошлые годы мы насчитывали у себя три тысячи миллионеров. Мы ныне продаем Европе велосипеды по три американских доллара за штуку.

— На сколько лет назад отбросил Японию кризис девятьсот двадцатого года? — спросил Чарльз.

— В двадцать девятом году мы уже справились с ним, — ответил Мурусима. — Заметьте, что в тысяча девятисотом году мы только научились обтачивать на привозных станках осакского арсенала полевые и горные пушки. До тысяча девятисотого года мы не умели изготовить ни одной стальной болванки для орудия, ни одного ружейного ствола. Мы все покупали или изобретали сами.

— Вы изобрели английский лиддит, назвав его шимозой, и германскую винтовку маузер, которая превратилась у вас в ружье Орисака, — сказал Чарльз, — Говорят, что даже лошадиное ржанье изобретено в Японии и украдено английским грузчиком в восемнадцатом веке.

Мурусима весело рассмеялся.

— У наших соседей, русских, есть миленькая пословица: «У нас болит живот, когда нигде ничего не валяется», — сказал он, перевирая смысл пословицы.

— Пословица, опасная для здоровья, если ей следовать по-японски, — заметил Нельсон.

— Зависимость наша от иностранных государств имела и хорошие стороны, — продолжал Мурусима. — Мы завязали торговые связи. В девятьсот первом году мы начали строиться, а через одиннадцать лет поставляли собственные винтовки Мексике, через пятнадцать — России.

— А вот с автомобилями у вас до сих пор плохо, — заметил Нельсон. — Что вы предпринимаете в этом отношении?

— Плохо? Моторы для танков и самолетов у нас свои.

— Вы собираете их у себя — да. Но это моторы немецкие, не правда ли?

— К концу мировой войны вы отстали в военном отношении лет на шесть, на восемь, — заметил Локс и добавил: — Если мы условились, что думаем об общем деле, позвольте быть искренним до конца.

— И потом, коллега, напрасно вы стали одеваться у старьевщиков, — сказал Нельсон. — Напрасно скупали у Антанты оставшееся от войны добро, все эти танки Рено и броневики Мартини. Человек, выходящий в свет, должен одеваться у дорогого портного.

— Учтите также, — добавил Чарльз, — тот миллиард, который вы уплатили за прогулку по советскому Приморью. Если не ошибаюсь, интервенция обошлась вам именно в миллиард.

— Дорогое удовольствие для молодой страны, — сказал Локс.

— И не очень богатой, — добавил Нельсон — Ну, а затем накиньте убытки от землетрясения девятьсот двадцать третьего года.

— Ах, друзья, все это древняя история Ниппона, — сказал Мурусима. — В девятьсот двадцать восьмом году мы сделали сильный скачок вперед, и что же? Создана авиапромышленность, авиация перевооружена, есть несколько сот собственных танков…

— Нее же до неудачи под Шанхаем в ваших дивизиях вовсе не было гаубиц, — мрачно отметил Нельсон.

— А основы обработки поступающего в армию молодняка? — спросил Локс. — Все тот же катехизис, разъясняющий императорский рескрипт тысяча восемьсот восемьдесят второго года?

— Нет, коллеги, нет, — протестовал Мурусима. — Я почти не верю вашим сомнениям. Я не могу допустить подобную наивность английского мнения… Новую исходную линию дал устав внутренней службы девятьсот восьмого года. Основной упор устава — восстановление национальных традиций и борьба с революционными настроениями.

— Философская подоплека все же, наверно, заимствована у Конфуции, — сказал Чарльз.

— Япония немыслима без заимствования, — шепнул Нельсон Локсу.

— Существует два пути преодоления личности. — сказал Мурусима, перебивая Чарльза— внедрение уважения к традициям с наивысшей его формой — культом предков — и обычаи. Индивид должен воздерживаться от внешних проявлений своих чувств, опасных для общественной гармонии, и обязан принуждать себя к определенным жестам, к облечению своих поступков в определенную форму.

— Государство, следовательно, заготовляет общеобязательную колодку для личности.

— Власть отца! Власть отца! — залепетал Мурусима. — Власть отца и почтение детей составляют тип власти и подчинения.

— Все это отлично, — сказал Локс, — а вот вы упустили ответить относительно гаубиц. Ведь у вас действительно не было гаубиц под Шанхаем. Или, например, тыл. Неустройство вашего тыла — да об этом же говорят все, кому не лень. Тыл ваш сводил на нет маневренное достоинство войск. При выходе третьей и одиннадцатой дивизий к Великой Китайской стене в тридцать третьем году положение у вас было самое безотрадное; раненые и обмороженные не эвакуировались, войска оставались без боеприпасов, дороги…

— Чистейшая древняя история! — смеялся Мурусима, не отвечая на вопросы.

В Мукдене гости осмотрели священное кладбище богдыханов и старый город.

— Тут, по-видимому, облагается налогом все, кроме запаха, — сказал Локс и отказался от экзотической прогулки.

Хотя Мукден называют самым геометрическим городом на свете и юн на самом деле представляет собой точно вымеренный четырехугольник, но движение в нем хаотично и невыносимо для европейца. Голубые, разрисованные золотом кареты, запряженные мулами, тяжелые китайские арбы «да-чэ», колеса которых вращаются вместе с осью, легкие даурские двуколки, мотоциклы и автомобили исчезнувших фирм — носились по его пыльным и серым, почти не озелененным улицам.