В Бирюк - Гоньба [СИ]

— И мы таковы. Господу помощники. Низвергаем врагов человеческих и заключаем их в темницы тесные.

Слухи о сатанизме покойного ростовского епископа Феодора уже гуляли по городку. В связке с его отрубленной головой, «заключённой» в мои подземелья.

Кто-то тяжело вздохнул. От полноты чувств.

— И другие смыслы есть.

Я развернул рисунок к своим людям.

— Смотрите: ножки, ручки, голова. Человечек. Человек в круге. Человек в воле господней. В руце божьей. Человек защищённый. Кольцо — как стены крепостные. Как благоволение Его на людях наших.

— Ну уж так уж и благоволение… А другие как же?

— А другие — с той стороны. Не Всеволжские.

«Дом поросёнка должен быть крепостью» — вот стена. Внутри можно спокойно жить и откармливаться.

Задумались, переглянулись. А я продолжил.

— И ещё смысл есть. Про четыре элемента, из которых мир составлен, слышали?

Снова принялся тыкать пальцем в лучи звезды:

— Земля и вода, воздух и огонь. И главный, пятый элемент. О чем все говорят, а смысла не понимают. Душа человеческая, дуновение божье.

Очевидность необходимости добавления «пятого элемента» в «элементарную таблицу мира», после моих слов выглядела… очевидной. И удивительной — а как же раньше-то мудрецы…?

Мне-то легче: я-то помню Миллу Йовович в роли «Пятого элемента». «Бог есть любовь». Что она и имитировала в инопланетянском персонаже и антураже.

— Итак — мир. Мир единый. Мир божий. Мир защищаемый и сберегаемый. Мы.

— Замысловато…

— Точно. Пусть думают, спрашивают, «ёжиков сношают». А не за железки хватаются. А вы объяснять будете.

Есть и ещё смысл. Мой личный. Пуговички с таким рисунком, «красноармейские» — я когда-то нашивал на свой наряд в Киеве. Нервно соображая: как бы совратить своего хозяина — боярина Хотенея Ратиборовича. Зацепиться за единственную тогдашнюю зацепку, позволяющую мне остаться живым — его интерес к моей тощей заднице. Украшение с «концертного костюма» бесправного, ничего не понимающего, совершенно растерянного, битого-пытанного, слабого мальчишки-рабёныша, дарёного наложника, «новогоднего подарка», превратилось в атрибут государственной власти.

«Знали бы вы из какого дерьма растут эти прекрасные розы!».

— Серп и молот — тайный знак обрезания.

— Серп — понятно. А молот?

— Для наркоза.

Так, из рисунка угольком на доске, на которой кушанье подают, возник государственный символ, символ Всеволжска. «Чёрт на тарелке». Фигуру часто вышивали красным. По белому или чёрному полю. Чёрный — обычный цвет хоругвей Московских и Владимирских князей. У них — лик Спаса, у меня — «мир сберегаемый».

Отсутствие креста — успокаивало мусульман, отсутствие арабской вязи — христиан, абстрактность — сбивало с толку язычников. Изначальных враждебных ассоциаций — не возникало. Это вовсе не гарантировало миролюбия. Но позволяло хотя бы начать разговаривать.

Если же миролюбие не наступало — применяли соответствующие меры. Уважение к этому символу внушалась и поддерживалось… последовательно и неотвратимо.

Понятно, не за его художественную ценность.

Два символа — «сатана поверженный» и «листок рябиновый» сосуществовали долгое время. Новый флаг добавился на корабликах к прежнему «голубому перекрёстку после сильного обрезания», стал клеймом мастерских в приказах, поднимался на флагштоках над нашими телеграфными вышками, факториями, над погостами в глухих лесах и бойкими городками у рек. А «листок» оставался у нас, у Акима, Ольбега. В Переяславльский бой, например, я с двумя знамёнами ходил.

«И посреди вот этого разгула» — «радость нежданная»: пришёл очередной караван с Пердуновки.

И понеслось: людей — разместить, грузы — принять… Вот именно сейчас мне только этим…

Я уже объяснял: вотчина Акима продолжает функционировать. Народ оттуда перебирается на Стрелку. А там, в опустевшие «белые избы», приходят новосёлы. Которых «приводят в чувство», вбивают «культурную традицию». И отправляют ко мне.

Эти приходят с гонором: мы, де, не просто так, мы не побирашки нищие, мы — ого! — Пердуновские! Мы уже всё знаем-ведаем!

С одной стороны — правда. Вшивых — нет. С другой стороны… «всё» — сильное преувеличение.

Факеншит! Сейчас даже я сам не знаю всего, что тут делается!

К примеру, третьего дня Аггей повесил в церкви маятник Фуко.

— Да зачем оно тебе?! Не по уставу же!

— И не говори. Грехи мои тяжкие. Но… Наглядное выражение чуда господня. Само собой поворачивается. По воле Его! Знаш как поганых просвещает! Чуток поглядят — враз уверуют!

Аким, в порядке отдыха после очередной нашей с ним ругани, пошёл новосёлов встретить. Он же — вотчины владетель! Смерды его приехавши — надо глянуть, личико господское показать.

Слышу — разоряется:

— А…! Бл…! Кого привезли?! Кидай его в реку! Врун, болтун, язва ходячая! Топи его!

Мне интересно, пошёл глянуть.

Аким мужичка какого-то за шкирку ухватил и таскает. Не так, чтобы насмерть. Волю господскую являет. Чтобы помнили — у, собаки дикие, косорылые, сиволапые — кто над ними хозяин.

Пригляделся — Хотен.

Был у меня в Пердуновке такой… собеседник. Сплетник, выдумщик, сказочник… Стишки ругательные про боярина сочинял.

Поганенький, надо сказать, мужикашка. Была пара-тройка эпизодов, в которых он вёл себя… неправильно. Я уж и прирезать его собирался, да вот как-то не сложилось. А так-то нормальный поц. В смысле — уд. Э… русский смерд. «Оторви и выбрось» — в смысле: бобыль. Плотничали они со Звягой.

Звяга его в подмастерья брать не хочет — у них давние счёты. Хотен как-то над ним «восторжествовать» вздумал. В социальном смысле, а не так, как вы подумали. Но я настоял. Хотен, кажется, понял, что «ноныча — не как давеча». Вёл себя тихо, свар не устраивал, к Звяге подлизывался.

Через пару дней, когда «кавказский цирк» удалось-таки в Волгу выпихнуть… — они вдруг все жениться срочно захотели. Понимаю, сочувствую — подарки Урдур получил серьёзные. Но… И куда мне такое… родство? Со всей, извините за выражение, горной и подгорной Царазонтой, — заболтались мы как-то со Звягой. Тут он мне, с глазу на глаз, и выдал:

— Хотен… не… плотник он… так себе… дерево не любит… не… ты б его… эта… кудысь бы…

— Ну, знаешь! На погосты заслать? Хоть какой-то толк от него может быть? «Дерево не любит»… А чего он любит?! Канавы копать?!

— Ты… эта… не злись, не злись… не надо… Ты… эта… воевода… ну… ума у тя палата… вроде… А любит он… врать. Во! Точно! Я дело какое делаю, а этот-то над ухом — бла-бла-бла, бла-бла-бла. Без останову! И складно так! Я, давеча, аж заслушался. Во, руку попортил. Гладко так. Балаболит.

Вот был бы я нормальный святорусский боярин — ободрал бы болтуна плетями для вразумления да загнал бы дерева ронять. А я ж… этот… как же его… гумнонист и либераст. С толеристностью. «Всё что есть — можно есть». В смысле человеческих свойств.