В Бирюк - Гоньба [СИ]

Какой-то благообразный мужчина — староста церковный — объявляет:

— Люди добрые муромские, никаких замыслов крамольных не лелея, одной лишь заботой о процветании града их, богом хранимого, да об укреплении церкви нашей православной сподвигнутые, собралися на вече. Выслушав всякого вольно, рассудили так: Пресвитеру Елизарию — указать порог. Ибо у нас свой пресвитер добрый есть — Иона. А иного нам не надобно. А коли захочет владыко Черниговский Антоний ставить в Муром наместника, так пусть ставит из наших пресвитеров, коих мы, люди муромские знаем и за жизнь праведную, пред очами нашими проведённую — уважение испытываем. И на том вече наше Муромское приговорило и тысяцкий Илья, Иванов сын, порешил.

Та-ак. А посадник — никак. Или — сильно болен, или — сильно пуглив. А надобен ли такой в головах?

Аккуратно мужичок излагает: толкует более о пресвитере, о главном священнослужителе храма, а не о наместнике — чиновнике администрации епархии. Первый ведёт службы, общается с мирянами. Второй — ведёт дела епархиальные, общается с клиром.

Только второго без первого почти никогда не бывает.

Елизарий в два часа собрался и со своими присными с города ушёл. А я выставил три бочки пива. И городок загулял. Приняли и мы с Ильёй. Он снова крутил свою бороду и довольно похмыкивал.

Уже вечером сошлись с чуть хмельным Ионой.

— Ты, Воевода, не думай. Ежели Елизария выкинул — так тебя тут воля.

— Брось, Иона. Тут — твоя воля. Мелочь мелкая — воли у нас с тобой — сходные. Дело делать. А не гонор в… в гонорею ростить. Давай, пресвитер, поворачивайся! Волю свою исполнять. Племена — крестить, сирот — кормить, неуков — уму-разуму учить. Давай-давай. Своей волей.

Иона и трёх дней не отдохнув, кинулся наводит порядок в округе.

«Свежий взгляд» — все проколы видать. Ещё живее пошла стройка, добавилось учителей в приюте. Осенью торжественно открыли первую очередь училища. Аж на две сотни бурсаков. Половина — мои сироты из лесных племён.

…

Обоих согнанных с указанных им мест наместников, поставили в южные городки Рязанского княжества.

Коломенский… помер в первую зиму.

«— Я имею право?

— Имеешь.

— Значит, я могу?

— Не можешь».

Я повторяюсь? — А жо поделать?

— Русь — бесправная!

— И нафиг! На что нам право коли оно м о чи не даёт?

Разница между правом и возможностью, есть в русской жизни элемент постоянный и повсеместный.

Для наместника, который «лилии белей», разница обернулась смертью. «Правом отпущения» он был «наделён». А вот возможностью… Полез к чужой жене и нарвался. Дубьём прибили и бросили. Замёрз. Хоть и «пухл был».

Елизария поставили вместо Ионы в Пронск. У него было время подумать. Впредь к моим людям он относился… сторожко. Не мешал. После и польза от него была.

Я опасался, что Антоний озлится, начнёт «рогом переть», «вятшесть» свою доказывать. Ошибся. Не учёл логики. Не логики вообще, а логики поведения конкретной личности в конкретной фазе её развития.

Черниговский епископ прожил длинную и яркую жизнь. С множеством побед и поражений.

Его должны были отрешить от сана, но грянул раскол. И он, кондовый грек, его поддержал. Против другого «кондового грека» — тогдашнего митрополита, против «самого» — Патриарха Константинопольского.

Раскол «имени Климента Смолятича» не был, как может кому-то казаться, борьбой русского православия за свободу, за независимость от греков, хотя бы — за сохранение доходов в русских епархиях. Это была борьба русских князей за право безнаказанно нарушать законы своей родины. Резать русских людей за-ради гордыни своей.

«Ежели стол не идёт к князю, то князь идёт к столу» — говаривал Изя Блескучий. И шёл. По трупам. Митрополит-грек, пытавшийся интердиктом остановить кровопролитие, «усобицу», восстановить законность — вынужден был бежать, вскоре умер.

Антоний же приветствовал Волынского князя, который вне очереди, против русского закона — «лествицы» сел в Киеве. Приветствовал из Чернигова, где местная ветвь рюриковичей всегда была враждебна не только волынским, но и мономашичам вообще.

В Чернигове менялись князья, брат убивал брата. Антоний отпевал покойных, исполнял обряды и восхвалял очередного правителя. Служил молебны «на победу», благословлял на битву рать одного князя, после, с иконами и колоколами встречал рать другого, победителя. Тут, рядом, сходились в кровавых сечах волынские, смоленские, ростовские полки, накатывали на Чернигов половецкие орды, наведённые на Русь одним князем против другого, резали друг друга киевляне, предавали своих законных (кстати — Черниговских) государей, забивали дубьём до смерти… А Антоний — оставался епископом. Причащал, исповедовал, отпевал. Умиротворял ссоры и поднимал на битвы.

Очередной митрополит (Константин Первый), только пришедший от престола Патриаршего, ужаснувшийся нравам русским, бежит из Киева. Бежит — к Антонию. И, умирая вскоре, велит бросить тело своё псам бродячим на съедение. Антоний, хоть и потрясён такой волей в завещании — исполняет.

Правда — недолго. «Пока гром не грянет». Ибо в тот день случилась в Чернигове и Киеве страшная гроза с бурей. Столь наглядно явленная воля господня, с сорванными крышами и разбитыми молниями крестами церковными, убедила похоронить останки совестливого митрополита хоть бы и скромно, но по-христиански.

Смертельная ссора со Свояком по поводу «поста в середу и пяток». Ссора, в которой «раскольник» Антоний следует Патриаршему решению, а не «Всея Руси» и своего князя.

После смерти Свояка — обман боярской верхушки, посылка тайного гонца «законному претенденту», которого приманивает не правом, а беззащитностью вдовы и богатством покойного — пограбить можно. И — провал замысла: сын Свояка поспевает в Чернигов раньше.

Тысяцкий черниговский кричит об обмане на всех углах. Известие о клятвопреступлении попадёт в летописи. Со всем людям русским понятным обоснованием «Ибо был тот Антоний — грек».

Удивительно: постоянно повторяющееся на «Святой Руси» — «греческая вера», «греческое благочестие», «греческая древняя мудрость». Основание для искреннего восхищения, стремления приобщиться. И тут же устойчивое словосочетание, общая уверенность: «грек — лжец». Вероучители — обманщики? А — «истинная вера»? — Это же их, двуличных, проповеди!

Антоний — грек. И пытался, хотя бы обманом боярской господы, возбуждением алчности князя-претендента, крохобора Гамзилы, заставить князей русских исполнять русский же — не греческий! — закон о наследовании. Как его противник, тоже грек, тридцатилетней давности. И снова не получилось.