Лоис Буджолд - Память

– Это… что? – спросил Майлз. – Попроще, пожалуйста.

На лице Уэдделла мелькнула болезненная улыбка – возможно, он принялся обыскивать свою память в поисках односложного слова. Майлз пожалел о том, что выпил последние четыре бутылки пива.

– Маленький жучок, который поедает всякую всячину, – предпринял попытку Уэдделл, рассчитывая на дальнейшую необходимость перевода.

– Не настолько упрощенно, – сухо заметил Майлз. Сидящие вокруг стола барраярцы, понимающие, каково могущество Имперского Аудитора, при таком тоне поежились, а иммигрант Уэдделл – нет. «Никогда не спорь с педантом о терминологии. Потратишь время зря и надоешь педанту.» Ладно, допустил Майлз. – Прокариот. Так. Реконструированный?

– Я перейду к этому через минуту, милорд Аудитор. Его едва можно квалифицировать как форму жизни, поскольку он меньше и проще мельчайшей бактерии, но он выполняет две жизненные функции. В каком-то смысле можно сказать, что он «ест». А именно, он вырабатывает протеолитический энзим, который разлагает белковую матрицу, присутствующую в эйдетическом чипе и еще в некоторых родственных ему и производимых в галактике нейро-устройствах для расширения функций мозга. Он разрушает только это и ничто другое. Затем, поглотив получившиеся в результате питательные вещества, он воспроизводит себя простым бинарным делением. Популяция таких прокариотов, имея в своем распоряжении запас (как это было здесь) протеинов чипа, на которых она сможет кормиться, начнет последовательно удваивать свои размеры в обычной геометрической прогрессии – до определенного момента. Прокариот запрограммирован на самоуничтожение после некоторого количества циклов деления. К тому моменту, как мы получили чип для анализа, почти все они это и проделали, оставив мне миленькую головоломку из фрагментов картины. Еще неделя – и анализировать было бы нечего.

Гароша передернуло.

– Итак, он был разработан специально для Иллиана? – спросил Майлз. – Либо это коммерческий продукт – или как?

– На ваш первый вопрос я ответить не могу. Но могу считать большую часть истории его производства с молекулярной структуры. Во-первых, кто бы его ни создал, он не начинал с нуля. Это модификация уже существующего, запатентованного апоптотического организма, изначально спроектированного для разрушения нейронных тромбов. На некоторых молекулярных фрагментах еще читается код галактического патента на это совершенно законное медицинское применение. Модифицированный прокариот, однако, не несет на себе никаких опознавательных знаков лаборатории, откуда он вышел, меток патента или лицензии. Кстати, изначальный патент получен примерно десять лет назад, что дает вам точку отсчета в определении временнОго интервала.

– Это и был мой следующий вопрос, – отозвался Майлз. – Надеюсь, мы сможем сузить временные рамки еще больше.

– Конечно. Но вы видите, как много мы уже смогли узнать просто по кодам или их отсутствию. Оригинальный медицинский прокариот был похищен и нелегально использован для иных целей, и люди, его модифицировавшие, явно не были заинтересованы его узаконить и пустить в массовое производство. Налицо все признаки одноразовой работы для разового заказчика.

– Это, случайно, не подпольная джексонианская разработка? – спросил Майлз. «Ты-то должен знать».

– Некоторого рода краткие команды, встроенные в них, здорово наводят на эту мысль. К сожалению, лично я с ними не знаком.

Значит, это не что-то вышедшее из лабораторий Бхарапутры, бывшего работодателя Уэдделла-Канаба. Это было бы счастливым совпадением. Но есть еще добрая дюжина других джексонианских Домов, где могли бы взяться за небольшую работенку вроде этой. За плату.

– Так сколько стоит эту штуку изготовить? Или, скорее, заказать ее изготовление?

– М-м… – Уэдделл задумчиво уставился в пространство. – Фактические лабораторные издержки составляют где-то не более пятидесяти тысяч бетанских долларов. Но кто знает, какова может быть наценка. Любое дополнительное требование секретности со стороны покупателя – и цена возрастет, э-э, где-то впятеро. Или больше, в зависимости от того, что может предложить рынок.

Значит, это работа не какого-то одного психа, разве что это был фантастически богатый одинокий псих. Возможно, какая-то организация. На ум мгновенно пришли комаррские террористы – к сожалению, как они приходили всегда.

– А может это быть работой цетагандийцев? – спросил генерал Гарош.

– О нет, не думаю, – ответил Уэдделл. – Совсем не в их стиле. С точки зрения генетика. Цетагандийская работа отличается своим качеством, оригинальностью и, я бы выразился, элегантностью. А это – для сравнения – сделано кое-как. Эффективно, заметьте, но кое-как. На молекулярном уровне.

Иллиан скривил губы, но ничего не сказал.

– Запрограммированное самоуничтожение, – продолжил Уэдделл, – могло быть введенным для безопасности ограничением, просто оставшимся от оригинальной конструкции. Или… оно могло быть намеренно туда заложено, чтобы уничтожить улики.

– А вы можете сказать, что именно?

– В этой программе есть небольшие модификации по сравнению с оригинальным медицинским прокариотом… в любом случае она была оставлена в конструкции специально. Я могу предоставить вам факты, милорд, но не намерения неизвестных мне людей.

«Верно, это моя работа.» – Так… когда его ввели Иллиану? И как?

– «Ввели» – это гипотетический термин, хотя при данных обстоятельствах он, возможно, допустим. Кроме того, когда появились первые бросающиеся в глаза признаки срыва?

– Четыре недели назад, – сказал Гарош. – На общем совещании департаментов.

– На самом деле примерно за неделю до этого, – поправил Майлз. – По данным моего информатора.

Гарош бросил на него пронзительный взгляд. – Неужели?

Иллиан шевельнулся, будто собираясь что-то сказать, но не нарушил своего молчания.

– Хм. Прокариот начинает размножается не очень быстро. Многое зависит от того, насколько велика была изначально введенная доза.

– Да, как же это было сделано? – перебил его Майлз. – И коли на то пошло, как эту дрянь хранят и транспортируют? Какой у нее срок хранения? Требуются ли какие-то особые условия?

– Хранится оно сухим, в закапсулированной форме, при комнатной температуре, однако умеренный холод вреда не нанесет. Срок хранения… бог ты мой. Годы. Хотя вот этому явно меньше десяти лет. Активируется он увлажнением, предположительно будучи принят как лекарство, для чего требуется контакт со влажной поверхностью. Со слизистой оболочкой – его можно вдохнуть, как пыль; он может быть впрыснут в растворе или проникнуть, как загрязнение, в царапину. Поврежденная кожа и влага – и все. И царапина не обязательно должна быть большой.