Артём Хлебников - «Оно даже не прошло»

Мне семь лет. Я бегаю по нашему большому загородному дому, лавируя между собравшихся гостей. Дедушке исполняется семьдесят лет, и в честь юбилея мои родители подготовили для него нечто особенное. Я посвящён в тайну и горжусь тем, что надёжно хранил секрет последние два месяца, но теперь с трудом сдерживаю волнение: мне не терпится увидеть дедушкино лицо, когда ему вручат подарок, и услышать, что он скажет после. Но особенно я волнуюсь потому, что и сам толком не знаю, что это за сеанс, две минуты которого вся семья в складчину купила дедушке.

Подготовка шла долго. Деда под убедительным предлогом удалось выслать на морской курорт, а тем временем в дом начали регулярно приезжать люди в аккуратных серых комбинезонах — «сканнеры», как их называл папа. Исподтишка я наблюдал за ними, пытаясь догадаться, что они делают. Они не были похожи на заурядных техников, которые устанавливали интернет или чинили квантовые компьютеры. Серые комбинезоны держались вежливо, но почти не улыбались, мало разговаривали, подолгу настраивали аппаратуру и, казалось, едва замечали, что рядом был кто-то ещё. Больше всего меня озадачивала длинная палка, с которой они заходили в каждую комнату и медленно водили ей по полу, потолку, стенам, мебели, личным вещам. Будто искатели кладов с металлодетекторами, которые так глубоко погрузились в свои мысли, что не заметили, как забрели с пляжа к тебе в дом.

Так продолжалось три-четыре недели. А потом серые комбинезоны в один день собрали вещи и исчезли, пообещав, что всё подготовят к празднику. Ничего не подозревающий дед вернулся довольным и загорелым.

Вот он сидит во главе стола — высокий бровастый старик, сохранивший, несмотря на возраст, осанку и хриплый гулкий бас, от которого дрожит шампанское в бокалах поблизости. Грозные морщины на его лице умеют складываться в причудливые узоры, передавая мельчайшие оттенки раздражения или гнева. Обычно одним своим видом он наводит первобытный ужас на детей и придаёт почтительности взрослым, но я совсем не боюсь старика. Я люблю деда, обожаю с ним играть и за последние годы научился, как хиромант, виртуозно трактовать хитросплетения этих морщин. Сейчас его морщины говорят о том, что дед догадывается по шёпотам и мимолётным взглядам о готовящемся сюрпризе, но виду не подаёт.

Застолье. Я ёрзаю на стуле и посматриваю на родителей, пытаясь понять, не настало ли время для подарка. Через час отец наконец-то встаёт и произносит речь. Слово сеанс волной расходится по комнате и гасит все посторонние звуки. Все взгляды обращены на деда. Тот неторопливо поднимается, шуткой разряжает обстановку и выходит из зала в сопровождении отца и уже знакомых мне двух мужчин в серых комбинезонах, возникших невесть откуда. Я сижу как на иголках: мне втайне хотелось самому посмотреть сеанс, а теперь придётся изнывать от нетерпения ещё пятнадцать минут.

Взрослые продолжают есть как ни в чём не бывало, но многие поглядывают в дверной проём, откуда должен появиться дедушка. Сначала я рассматриваю гостей, потом начинаю скучать, но всё равно первым замечаю начавшееся шевеление на другом конце комнаты. Дед выходит, поддерживаемый моим отцом и ещё одним техником, и его сразу окружают родственники, встав плотной стеной.

Я вскакиваю со стула, бегу, протискиваюсь сквозь толпу в первый ряд и чувствую неприятный холодок, побежавший по спине. Дед плачет. Я уже знаю, что плачут не только дети, тут для меня ничего удивительного нет. Вот только у деда — не сентиментальные стариковские слёзы, какие иногда можно увидеть у хороших актёров в кино (тогда люди ещё смотрели кино). О нет, он плачет навзрыд, всхлипывает и не может остановиться, словно ребёнок, разбивший коленку. Искривлённые губы вздрагивают, огромные руки трясутся, морщины ходят ходуном по лицу, как рыбачья сеть, наброшенная на штормящее море, и я ничего не могу прочитать по их узору. Через минуту дед успокаивается и рассказывает, что видел маму и себя, маленького мальчика, рядом с ней на веранде нашего дома. Был тёплый и солнечный август. Он только что запустил маме в волосы божью коровку и теперь, сочиняя на ходу, пел песенку о том, как хорошо ей живётся в маминых густых волосах. Мама заливалась смехом, и он хохотал вместе с ней.

Дедушка говорит, что больше никогда в жизни не был так счастлив, как в тот день. Повисает тишина. Дед стоит, бессильно опустив руки, и смотрит на остальных. Двое в серых комбинезонах вежливо улыбаются где-то сбоку. Взрослые робко шепчутся и растроганно шмыгают носами. Мама и папа в восторге: сюрприз удался как нельзя лучше. Я пристально смотрю на дедушку, прислушиваюсь к себе и мучительно пытаюсь сообразить, что же тут не так.

Наконец до меня доходит — глаза. Я хорошо знаю этот взгляд, это взгляд разочарования. Всякий раз, когда я был сильно перед дедом виноват (грубил от детской горячности, попадался на вранье, тайком что-то ломал и пытался скрыть), у него были такие же глаза. В них была такая же растерянность, словно я сосредоточил в себе один из главных изъянов мира, который нельзя исправить, и потому остаётся лишь вздохнуть и смириться. Возможно, это всего лишь моё детское воображение. Но я не выносил этот взгляд и из кожи лез вон все следующие дни, чтобы загладить вину и изгнать его из глаз деда.

Теперь дед смотрит этим взглядом на всё вокруг. Но никто в комнате, кроме меня, не видит его глаз, не чувствует это немое недоумение, обращённое к миру, не оправдавшему ожиданий, вдруг поблёкшему по сравнению с прошлым. Я каменею от ужаса, и мне кажется, что очень большой механизм как будто сломался навсегда, что дед так и застынет с этим своим взглядом там, где стоит, а мы замрём вместе с ним, и время остановится везде и для всех. Оказывается, я был почти прав.

10 декабря 2053 года

(Б. Хоофт, Е. Уилер, Фр. Кантор, Нобелевская премия по физике «за решающий вклад в разработку голографического метода вычислений прошлого»)

Ваши Величества, Ваше Королевское Высочество, уважаемые коллеги, леди и джентльмены.

В XIX веке великий французский учёный Пьер-Симон Лаплас мечтал о формуле, в которую вошли бы абсолютно все силы во вселенной и расположение всех её мельчайших частиц. Это была бы формула колоссальных размеров, зато ум, который мог бы объять такое количество информации, — его часто называют «демоном Лапласа» — сумел бы увидеть будущее. Ему было бы известно всё, что произойдёт в следующее мгновение во вселенной: от появления звёзд до дрожания пылинок в луче солнечного света.