Артём Хлебников - «Оно даже не прошло»

72. Ныне же мы с ясностью видим, что всё обстояло ровно наоборот. Оказалось, что дорога в прошлое и дорога в будущее ведут в одном направлении, а путь церкви и путь науки — это один и тот же путь.

73. Воистину, настали времена, когда многое стало видимым. Со всей неопровержимой очевидностью мёртвые встают перед нами, нетленные, настоящие, как если бы они были живыми. «Всё тленное должно превратиться в нетленное, и всё смертное — в бессмертное» (1 Кор. 15:53) — лишь тогда, как говорил святой Павел, будет «поглощена смерть победою» (1 Кор. 15:54), и чудо этой победы сейчас совершается на наших глазах.

74. Писание говорит нам, что вера нерасторжимо связана с видением. Именно оно становится началом веры, как у иудеев, лицезревших воскресение Лазаря. «Тогда многие из Иудеев, пришедших к Марии и видевших, что сотворил Иисус, уверовали в Него» (Ин 11:45). «Верить» и «видеть» оказываются близки по своему смыслу: «…верующий в Меня не в Меня верует, но в Пославшего Меня. И видящий Меня видит Пославшего Меня» (Ин 12:44–45). Наконец, возможность видеть воскресшего Иисуса «своими очами» (1 Ин 1:1), быть рядом с Ним, созерцать Его жизнь, открыла апостолам истину.

75. Итак, видение составляет весь путь веры. Теперь, когда мёртвые восстали, а прошлое открылось нашему взору также ясно, как настоящее, перед нами вырисовываются очертания этого долгого пути — единственного, который у нас есть. Мы должны набраться храбрости и повернуть назад сквозь века, чтобы взглянуть в лицо самим себе и всему нашему греховному прошлому, полному жестокости, низости и малодушия. Вне всяких сомнений, это будет суровый и трудный путь, и если подсчёты учёных верны, то он займёт сотни лет. Но христиане не должны страшиться, ведь нашу дорогу будет освещать яркая звезда. Ведомые её благодатным светом, мы, как волхвы, отправимся в прошлое вместе, не сворачивая с ясного прямого пути, ибо в конце него нас ждёт великая, единственная награда: встреча с Тем, от кого мы последние две тысячи лет лишь удалялись, возможность воочию видеть Его и предстать пред Его судом. И когда мы придём к концу пути и встретим Его, мы упадём к Его ногам со слезами и молитвами и вознесём Ему хвалы.

76. Чем же мы можем приблизить этот момент?…

На этом мои воспоминания о том, что было до последнего приступа, заканчивается. Как мне рассказала потом Лиза, она нашла меня на том же месте, с онемевшим лицом и отсутствующим взглядом, перепугалась и вызвала скорую. Последние два месяца я провёл дома под наблюдением врачей. Мой случай, насколько я понимаю, уникальный, нечто вроде медицинского курьёза. Как оказалось, сеансы вмешались в структуру моей памяти: с одной стороны, были мои собственные воспоминания — смутные, неотчётливые, ненадёжные; с другой были гиперреальные сеансы, перенасыщенные информацией, требующие предельной концентрации.

Так что в какой-то момент мозг просто решил по-другому расставить приоритеты, выбросив одно и поставив на его место другое. К счастью, я не стал шизофреником, но, как только хрупкую опору из воспоминаний выбили у меня из-под ног, я быстро растерял ощущение настоящего времени и всякое умение с ним обращаться.

Фолкнер однажды написал: «Прошлое никогда не мертво. Оно даже не прошло». Как забавно — человечество, воскрешая мертвецов последние десятилетия, лишь претворяло в жизнь крохотный афоризм известного писателя. Оказалось, что прошлое и впрямь никуда не уходило: оно здесь, перед глазами, и под его грузом человечество заскрипело и прогнулось. Не знаю, по силам ли нам взвалить на себя такой груз — всё прошлое разом. Но мне не хочется велеречиво гадать о судьбах мира, меня это мало интересует. Я просто хочу вернуть свои воспоминания.

Теперь я пишу. Маленькие заметки, обрывки воспоминаний, сценки из прошедшего. Врачи говорят, не имеет значения, откуда начать и чем закончить, — главное, чтобы фрагменты цеплялись друг за друга сюжетно или ассоциативно. Тогда из них, может быть, сплетётся сеть, которую люди называют памятью.

Иногда мне кажется, что они толком не знают, что со мной делать, и просто ищут, чем бы меня занять. Если бы записи вроде этих не приносили мне такого удовольствия, я бы давно их забросил.

Все бодро говорят, что я иду на поправку, хотя никто точно не знает, излечима ли полностью такая потеря памяти. Но я точно чувствую себя лучше, профессиональные привычки постепенно исчезают, а приступы прошли совсем. Лечение великодушно оплачивает университет. Я благодарен, но не уверен, что вернусь на работу: малейшая мысль о погружении в прошлое вызывает у меня головокружение.

Лиза взяла отпуск в университете и тоже не собирается возвращаться. Она снова занялась фотографией. Мы много разговариваем, строим планы, иногда просто молча сидим. Мне нравится смотреть на её лицо и не знать, о чём она думает.

Ещё мы придумали игру — надеюсь, опробуем её, когда я смогу выходить на улицу. Мы выберем случайную точку на карте города и поедем туда. Затем мы будем по очереди брать командование: сначала Лиза спонтанно решит, куда мы двинемся и что будем делать, а через двадцать минут я перехвачу эстафету и точно так же, повинуясь первому решению, поведу её за собой. Мы будем задавать как можно меньше вопросов и постараемся как можно меньше знать наперёд, мы будем непредсказуемыми и непредвзятыми, мы будем гулять, пить, петь и заниматься любовью. Это будет противоположность сеансам: нелогичное, чистое, человеческое настоящее, о котором ты не знаешь почти ничего.

Может быть, это звучит наивно. Зато я со смехом представляю, как чертовски сложно будет вычислить сеанс с нашим участием.

И ещё сложнее — объяснить.