Диана Гэблдон - Эхо прошлого. Книга 1. Новые испытания [litres]

– Их нужно собирать ночью, – сообщила Клэр спустя некоторое время. – Предпочтительно в новолуние.

– Я даже не ожидал… – начал было Роджер, но осекся на полуслове.

Клэр прыснула от смеха, явно забавляясь.

– Не ожидал, что я восприимчива к подобным суевериям? – спросила она. – Погоди, юный Роджер. Когда проживешь столько же, сколько я, возможно, сам начнешь уважать суеверия. А что касается этого…

Ее рука, похожая в темноте на белое пятно, с тихим сочным треском сломала стебелек. Воздух вдруг наполнился острым травяным запахом, перебивающим нежный аромат цветов.

– Понимаешь, насекомые откладывают яйца на листьях некоторых растений. Чтобы отпугивать вредителей, растения выделяют определенные сильно пахнущие вещества, а в нужное время их концентрация увеличивается. И эти убивающие насекомых субстанции одновременно обладают сильными лечебными свойствами. Данный вид растений… – она провела пушистым влажным стебельком у Роджера под носом, – тревожат в основном личинки мотыльков.

– Следовательно, больше всего веществ накапливается в них глубокой ночью, потому что именно тогда гусеницы выползают поесть, да?

– Точно.

Стебелек исчез, растение с муслиновым шорохом отправилось в сумку, а Клэр наклонила голову и потянулась за следующим.

– А некоторые растения опыляются мотыльками. Эти, конечно…

– Цветут по ночам.

– Но большинству цветов и трав вредят дневные насекомые, и потому эти растения начинают выделять полезные вещества на заре, значит, их концентрация возрастет рано утром… С другой стороны, когда солнце печет слишком сильно, из листьев испаряются некоторые масла, и тогда растения прекращают их производить. Так что большинство самых ароматных трав нужно срывать поздним утром. Именно поэтому шаманы и травники велят своим ученикам собирать одни растения в новолуние, а другие – в полдень. Вот так и возникают суеверия, да? – Клэр говорила довольно сухо, но все еще весело.

Роджер присел рядом и смотрел, как она шарит вокруг руками. Его глаза привыкли к темноте, и он хорошо видел ее фигуру, хотя почти не различал лица.

Клэр поработала еще немного, потом села на пятки и потянулась, хрустнув спиной.

– Знаешь, а я его однажды видела.

Голос Клэр звучал приглушенно, потому что она отвернулась, ища что-то под нависающими ветками рододендрона.

– Кого – его?

– Короля.

Клэр нашла искомое: зашуршали листья, а затем послышался треск сорванного стебля.

– Он приехал в госпиталь в Пембруке, навестить солдат. И специально зашел поговорить с нами – медсестрами и докторами. Тихий, сдержанный человек, но обращался с людьми очень тепло. Я не помню ни слова из того, что он говорил, но это так… невероятно вдохновляло. То, что он просто приехал к нам, понимаешь?

– Хм.

Интересно, почему она об этом вспомнила, подумал Роджер. Неужели из-за надвигающейся войны?

– Журналист спросил королеву, увезет ли она детей из Лондона… Знаешь, тогда многие уезжали.

– Знаю. – Перед мысленным взором Роджера вдруг предстала парочка притихших детей с худенькими личиками – мальчик и девочка, которые жались друг к дружке возле знакомого камина. – У нас тоже жили двое, в нашем доме в Инвернессе. Странно, я про них совсем забыл, только сейчас вспомнил.

Но Клэр словно не слышала.

– Королева ответила… Не могу сказать дословно, но смысл такой: «Дети не могут разлучиться со мной, а я не могу покинуть короля… И, разумеется, король никуда не уедет». Когда убили твоего отца, Роджер?

Роджер ожидал услышать что угодно, но только не это. На миг вопрос показался нелепым, даже почти бессмысленным.

– Что?

Тем не менее он прекрасно ее расслышал и, тряся головой, чтобы избавиться от чувства нереальности, ответил:

– В октябре сорок первого. Не уверен, что помню точную дату… Нет, помню. Преподобный записал ее в родословной. Тридцать первого октября тысяча девятьсот сорок первого года. А что?

Роджеру хотелось сказать: «Ради бога, почему вас это интересует?», но он старался не упоминать имя Господа всуе. Роджер не поддался порыву отвлечься беспорядочными мыслями, и он очень спокойно спросил:

– Почему вы спрашиваете?

– Ты говорил, что его сбили в Германии, верно?

– Над Ла-Маншем, по пути в Германию. Так мне сказали. – Теперь Роджер видел в лунном свете лицо Клэр, но не мог прочитать его выражение.

– Кто тебе сказал? Ты помнишь?

– Преподобный, наверное. А могла и мама. – Чувство нереальности постепенно проходило, и Роджер потихоньку начинал злиться. – Какая разница?

– Может, и никакой. Когда мы с Фрэнком впервые встретили тебя в Инвернессе, преподобный сказал нам, что самолет твоего отца сбили над Ла-Маншем.

– Да? Ну…

«И что?» – вертелось на языке у Роджера, и Клэр, видимо, догадалась, потому что слегка фыркнула, почти рассмеялась из рододендронов.

– Ты прав, разницы никакой. Но… и ты, и преподобный упоминали, что отец твой был пилотом «Спитфайра». Так?

– Да.

Неизвестно почему, но у Роджера вдруг возникло странное ощущение в затылке, что сзади кто-то стоит. Он кашлянул, чтобы был повод отвернуться, но не увидел за спиной ничего, кроме черно-белого леса в пятнах лунного света.

– Я знаю совершенно точно, – сказал Роджер, словно защищаясь, и сам этому удивился. – У мамы была фотография отца рядом с его самолетом. Он назывался «Рэгдолл» [59] Rag Doll – тряпичная кукла ( англ. ). , и рядом с названием на фюзеляже была нарисована куколка с черными кудряшками и в красном платье.

Роджер хорошо помнил эту фотографию, потому что долгое время спал с нею под подушкой, после того как погибла мама. Студийный портрет матери был слишком большим, и он боялся, что кто-нибудь заметит его отсутствие.

– Тряпичная куколка, – ошеломленно повторил он.

Его вдруг словно громом поразило.

– Что? О чем ты?

Он неловко махнул рукой.

– Э-э… ничего. Я… я просто только сейчас понял, что «Тряпичная куколка» – это, наверное, мамино прозвище, так ее папа называл. Прозвище, понимаете? Я читал несколько его писем к ней: они были адресованы Долли. А сейчас я вспомнил черные как смоль кудри на мамином портрете… Мэнди. У Мэнди волосы, как у моей матери.

– О, хорошо, – грустно сказала Клэр. – Было бы ужасно думать, что только я в этом виновата. Обязательно скажи ей, когда она повзрослеет, ладно? Все девочки с очень кудрявыми волосами их ненавидят, по крайней мере в юности, когда им хочется выглядеть как все.

Роджера одолевали собственные мысли, но он расслышал легкую нотку печали в голосе Клэр и взял ее за руку, не обращая внимания на растение, которое она все еще сжимала.

– Я скажу ей, – тихо произнес он. – Расскажу обо всем. Даже не думайте, что мы позволим детям о вас забыть.