Артём Яковлев - Три недели в настоящем

Как оказалось, эти мои гости оба сегодня оказались безработными. Или почти безработными. Юрий Маркелович сегодня утром написал заявление на имя Бортникова Александра Васильевича, с просьбой отстранить его от ведения дел по неудавшемуся проекту Агат двадцать-восемнадцать. В связи с невозможностью продолжения дел ввиду отсутствия объектов расследования. Его местное начальство было несогласно ни с такой формулировкой, ни с отсутствием объектов. Они считали, раз есть бывший владелец машины времени, дело закрывать рано. И именно поэтому Богданов обратился сразу к самому высшему своему начальству — директору ФСБ.

А Вяземский вчера ещё написал заявление с просьбой об увольнении, сославшись на состояние здоровья. И теперь пошёл последний его месяц. Иннокентию Семёновичу дали только сутки, чтобы отдохнуть после всего. И завтра, двадцать девятого марта, он снова должен быть на работе. Действительно, подаренное ему мной великолепное путешествие в грядущее, стоило Иннокентию Семёновичу очень недёшево. За считанные дни он постарел почти на двадцать лет. Его в семье признал только старый добродушный шелти Зорро. Жена и дети с первых минут стали от него шарахаться. Поэтому Иннокентий Семёнович стал больше гулять и брал с собой в эти прогулки старого своего пса, любимца Зорро.

Длинношерстый и благородного окраса пёс, пройдя ко мне в квартиру, на кухне сразу улёгся у ног хозяина и благодушно задремал.

Сам Вяземский прежде всего сказал, что доктор Крайчик вчера поручила ему бдительно следить за моим здоровьем. Наверное, решив, что мы с майором хорошие друзья. Позавчера, когда Иннокентий Семёнович отвозил её в клинику, они всю дорогу говорили обо мне. И я представлял уже, какие ужасы обо мне могла услышать добрейшая Светлана Леонидовна! Но оказалось, я волновался напрасно.

— Знаете, Валерий Евгеньевич, вы знаменитая личность уже не только в этом нашем времени! — сказал майор, снова возвращаясь к старому обращению. — По крайней мере, до самого моего возвращения, в том времени шла подпольная борьба, и как ни странно ваше имя было у всех на слуху. Как символ этой борьбы… И под конец, я даже начал скрывать, что был когда-то раньше знаком с вами. Мне было неловко ставить себя рядом с таким великим человеком…

Думая, что это шутка, я улыбнулся. Но никто меня не поддержал. К моему сожалению, это была совсем не шутка.

— Власти и существующие тогда и подконтрольные им средства масс-медиа в то время, как у них было принято, склоняли ваше имя на все лады! — продолжал майор. — А все мои новые друзья, напротив, составляли даже вашу великую биографию, по отдельным фактам и воспоминаниям. Как меня ни просили, я слишком мало знал вас. А по рассказам понял, что вообще не знал о вас ничего. Вы и то сделали, и так поступили!.. И я, когда вчера поговорил с твоим доктором, понял, что, скорее всего, если не всё, то почти всё — это истинная правда. Наверное, с тамошним Евграфовым Валерием всё так и было!

— Иннокентий Семёнович теперь ваш самый горячий поклонник! Я сам в шоке! — вставил Богданов.

Я покосился на него. Полковник сейчас был более всего далёк от мысли выдавать сказанное, за шутку. Смотрел на меня совершенно серьёзно. Даже не улыбался. Мне пришлось защищаться:

— Между прочим, в то время, когда я там был, в середине августа сто пятнадцатого, мне говорили примерно то же о губернаторе Богданове… Он и то, он и сё! А вы, Иннокентий Семёнович неужели про это ничего не слыхали?

Тот покачал головой и немного виновато глянул на полковника.

— Нет, про Богданова не слышал. Но зато был знаком с его пра-пра-правнуком. Валерий Владимирович Богданов в начале две тысячи сотых был очень известным и уважаемым человеком. И именно он заставил меня вернуться в своё время, чтобы спасать вас. И помог в этом. После тех событий, которые я вчера предотвратил, вы должны были бы стать калекой. И всю жизнь, на своей инвалидной коляске сражаться за общечеловеческий контроль за путешествиями во времени… Должен, правда, сказать, всё это случилось потому что именно ваш браслет, вывезенный из сто пятнадцатого года, ускорил развитие темпоральной техники во много раз…

Я остолбенело молчал. Очередная ошибка! Когда же они закончатся? Ведь я собственно, даже не знал, что вывожу оттуда. Совершенно забыл! Тонкий и эластичный, как тряпочка, электронный браслет оставался в кармане незамеченным очень долго. И, если бы не позавчерашний «визит» в ФСБ и тщательный обыск, то, вероятно, я сам рано или поздно обнаружил бы его и каким-нибудь способом ликвидировал. Тогда и Вяземскому не пришлось бы за меня заступаться. История осталась бы не запятнанной моей новой ошибкой…

Как бы невзначай, Богданов заглянул в мой холодильник, теперь уже вполне годный к поддержанию моего жизнеобеспечения, и удивлённо покачал головой. Потом повернулся и спросил Вяземского:

— Вы, Иннокентий Семёнович, сказали «до моего возвращения». Неужели вы думаете, что с вашим возвращением сюда там что-то изменилось?

— Да, без сомнения! — ответил тот. — Ведь изменения бывают локальными, и, значит, трудно определимыми, только когда из прошлого или в прошлое перемещаются одни только люди, в смысле, только живые существа. Если же перемещения касаются концептуальных вещей, то изменения становятся глобальными и их последствия тотальными. Так, когда перемещают одного человека, в будущем только спустя многие годы могут возникнуть изменения, касающиеся десятков. Стоит перенести вещь, основанную на концепции, изменения начинаются в ближайший месяц, затронут всё и всех и могут через годы привести к полной катастрофе. Но ограничить это какими-то техническими средствами невозможно. Раз можно перемещать людей, то вещи и концепции будут всегда двигаться с ними. Я не дал дублирующему браслету дойти до специалистов, и все изменения, связанные с ускорением процесса создания этих супермашин, были остановлены. И история должна покатиться по уже пройденному когда-то естественному, и относительно безопасному, пути. Всё, или почти всё, должно вернуться на круги своя…

Я смотрел со всё большим уважением на старика Вяземского. Он сказал то, что я знал и без него, но никогда не смог бы сформулировать так полно и доходчиво.

— То есть перенос вещей, несущих концепции, нужно было бы запретить? — задал вопрос Богданов.

— Запретить вряд ли возможно! Нужно просто тщательно контролировать и бороться с левачеством, всем, кто только может. — ответил Вяземский. — Чем больше людей будет знать об опасностях скачков во времени, тем будет лучше.

Под столом Зорро сладко зевнул, щёлкнув челюстями.

— Но ведь увеличение информированности, спровоцирует и интерес, и последующие работы над машиной… — сказал я. — Разве мы не с этим должны бороться?