Геннадий Прашкевич - Разворованное чудо. Повести и рассказы

- Нет, ты не идиот, Эл. К твоему счастью, жизнь твоих родителей протекала ровно. Щитовидная железа в порядке, организм достаточно напитан йодом, эндокринные железы функционируют нормально. Я говорю как врач, можешь мне верить. Я не первый год слежу за твоим организмом. Твоя кожа не пигментирована до черноты, адисонова болезнь минула стороной. Ты - нормален, Эл. Но ты нормален не в нашем смысле.

Он хотел продолжать, но я в бешенстве ударил кулаком по воде:

- Замолчите!

- Ладно,- сказал он, допивая свой кофе.

Зато шеф был взволнован не в пример Хэссопу. Еще с порога он протянул руки, засеменил ко мне:

- Эл! Это было самое короткое твое дело!

Но мне было не до комплиментов. Я сразу же попросил магнитофон.

Шеф и Хэссоп вопросительно уставились на меня.

«А-а-а!..- догадался я.- Ждут, что же я все-таки им скажу, я - победитель».

И включил магнитофон.

Шипение, шорох, скрип…

Как зачарованные мы следили за кассетой и вздрогнули- одновременно, вдруг. Вздрогнули от внезапного, ворвавшегося в комнату шумного дыхания вконец загнанного человека, от выстрела, прорезавшего шумы, и, наконец, от безумного вопля. Нечеловеческий, дикий, мертвый вопль!..

Шеф, морщась, потянулся к выключателю, но я остановил его руку. Дикий вопль, столь поразивший нас, вопль безумца, вопль сумасшедшего принадлежал не кому-нибудь, а самому Джеку Берримену,- великому профессионалу…

- Господи! Господи! Господи! - вопил Джек уже разбито и суетливо, уже покорно и униженно: - Господи! Господи! Господи!..

Он так и повторял, пока пленка не кончилась:

- Господи! Господи! Господи!..

Хэссоп потрясенно поднял на меня глаза, но шеф не дал доктору заговорить,- сунул магнитофон в карман, выложил на стол лист бумаги, вечное перо и приказал:

- Пиши!

Я взглянул на шефа и усмехнулся. Он и знать не хотел - что же случилось с Джеком?.. И все же только усмешкой я и ограничился… Сел, потянул к себе белый лист, снял колпачок с ручки.

Но о чем мне писать?

О страхе?..

Что ж, я должен был наконец признать - мы, сотрудники Консультации, годами тренирующие свою плоть и нервы, постоянно, каждый день, каждый час, всего и всегда боимся. Не зря в наших кабинетах не выключаются электрокорзины, не зря мы так часто меняем жилье, не зря мы практически не заводим знакомств.

Серьезные газеты, то радуясь, то тревожась, повествуют потрясенным читателям об устройствах, превращающих любую внутреннюю энергетическую цепь в систему подслушивающих точек; эти же газеты извещают читателей о бесшумном, почти абсолютном оружии, и все же мы - владельцы этого оружия - постоянно и всего боимся. Боимся коктейля, ибо в бокале можно спрятать крошечный передатчик. Боимся зубочистки, ибо в ней может находиться магнитофон. Боимся женщин, ибо в их одежде можно скрыть телекамеру. Боимся портсигара в руке собеседника…

Черт побери! За мизерную сумму можно в любое время приобрести приемник, который автоматически уничтожится, если кто-то, кроме хозяина, решит прослушать записанную втайне беседу. Питание для такой аппаратуры не проблема - она функционирует за счет радиоволн, рассеянных в эфире планеты.

Великая тайная война, которую мы объявили самим себе!

Общество, лишенное частной жизни!

А когда люди перестают верить во всех и все, разве это не конец?..

Прежде чем начать писать, я сообщил шефу:

- Я вступил в контакт с людьми Номмена.

- Я знаю,- сказал он терпеливо.- Пиши.

- Мне нельзя оставаться в городе.

- Я знаю. Ты не останешься тут… Тем более, что документация, касающаяся машины Парка, уже в наших руках.

- Но я не достал никакой документации!

- А тебе и не надо было ее искать. Этим занималась Джой. Ты великолепно отвлек внимание от всех ее действий.

Джой! Еще один обман… Что ж, тем лучше… Лично я мог подвести итог… Первым был убит Берримен, вторым Формен, затем охранник в сейфе, а двое были оставлены мной в юрских болотах. Плюс погиб, наверное, кто-то и на магистрали… И все это для того - чтобы отвлечь внимание от Джой!

Разве это итог?

Разве Лесли ошибался, говоря: преступление не окупается?

Выругавшись про себя, я набросал на листе бумаги суть акции.

- Кто говорил с вами по телефону, когда я собирался выйти на «Трэвел»?

- Ты, Эл! Ты замкнул петлю времени… Разве мой тон тогда не придал тебе уверенности?

- Возможно… А машина Парка… что вы все-таки о ней знали?

- Почти ничего! - засмеялся шеф.- Но разве тебе не хватило информации?

- Хватило,- хмыкнул я.

- Вот и отлично! А сейчас, Эл, мы едем в аэропорт. Ближайшим бортом ты улетаешь в Европу.

- Что мне там делать?

- Отдыхать! Вы ведь не раз отдыхали там с Джеком…- Шеф внимательно взглянул на меня, и в узких его, близко поставленных друг к другу глазах я прочел тяжкое подозрение:-Ты ведь хочешь отдохнуть, Эл?

Когда он упоминал имя Джека, ни один мускул на его широком лице не дрогнул. И, загипнотизированный его спокойствием., я кивнул:

- Я с удовольствием полечу. Мне необходим отдых.

Пройдя паспортный контроль, я попал в нейтральную зону. В единственном располагающемся тут баре светились неяркие огни, а бармен, стоя над грудой бокалов, лениво вертел в руках тяжелую бутылку с виски «Сантори».

Отыскивая монету, я полез в карман, и пальцы мои уткнулись во что-то твердое.

Подарок Хэссопа?

Нет! Развернув бумагу, я увидел нежно-желтые, похожие на крошечные сердечки, листья гинкго, начавшие уже увядать - через столько миллионов лет после своего рождения! - и раковину, поднятую мной с твердых белых песков юрского пляжа. Прямо по белой поверхности раковины рукой Хэссопа было написано: «Астарта субморфоза - пластинчатожаберное мелких морей».

Когда он успел определить?

Я опустил раковину в урну… Лист гинкго прилип к потной ладони. Я брезгливо сорвал его, бросил туда же - в урну, и вдруг, будто испугавшись чего-то, бросился к выходу. Такая ненависть ко всему живому, такое отчаяние теснились в моем сердце, что я далеко не сразу заметил двух хмурых, коренастых парней, медленно поднявшихся за мной на борт ревущего «Боинга»...

1973