Вячеслав Багров - Путь в бездне

Фолк оказался на условленном с доносителем месте, река и мост были перед ним. Он сразу увидел одинокую фигуру, торчащую на углу барака. Со второго этажа барака, через открытое настежь окно, доносились пьяные голоса, лился мутный электрический свет, и фигура на углу была видна очень четко. Вдоль узкого тротуара, почти у самой дороги, росли высокие раскидистые тополя.

Фолк зашагал вперед.

При его приближении, фигура на углу барака отклеилась от ствола дерева и направилась к нему.

Быстро направилась.

— Ваше высоко…

— Тихо, дурак, — зашипел на доносителя Фолк: — Разорался.

Точ Ких заговорил задушенным голосом:

— Я уже думал, не случилось ли с вами чего?

— Что со мной может случиться? Долго ждал?

— Больше двух часов.

— Пошли, — сказал ему Фолк и они двинулись по тротуару, вверх по улице.

Шли молча.

Они дошли до перекрестка и Фолк свернул налево, там вообще не было освещения, даже окна бараков были темны. Доноситель заметно нервничал, то и дело оглядывался и уже начал отставать. Наверное, своим чувствительным нутром, почуял неладное.

Фолк заговорил ровным, тихим голосом:

— Пока ждал ответную телеграмму из столицы, думал рехнусь от вашего майора-тупицы, в комендатуре. Что за кретин. Надо о нем не забыть — доложить господину генералу.

Три, четыре секунды и Точ Ких уже шел рядом.

— Его высокопревосходительство очень доволен, — продолжал говорить Фолк: — В телеграмме сказано — «доносителю сего дела, просить всего». Понял? Всего! Про меня, смотри не забудь у генерала. Вожусь тут с тобой.

— Эхе-е, — выдохнул Точ Ких.

— Это значит, что домик у тебя будет, скорее всего не маленький. Но господин генерал ясно дал понять — «пожизненный присмотр».

— А это как, ваше высокоблагородие?

— С охраной, дурак будешь.

Из легких доносителя вместе с воздухом, вышел тихий стон.

Он млел.

— Это значит охранять будут меня. Как персону…

И в этот момент Фолк нанес ему удар ножом в сердце, подхватил падающее тело Точ Киха и еще дважды взмахнул ножом — в грудь, в живот.

Для убедительности.

Доноситель умер тихо и сразу — короткие судороги и все.

Фолк отволок тело Точ Киха в самую гущу кустов возле забора полисадника, где торчали прошлогодние высохшие сорняки, проверил карманы доносителя. Какие-то бумажки, горсть монет и бумажник. Фолк намеренно оставил карманы вывернутыми, взял бумажник, сунул в карман своего плаща и распрямившись, быстро пошел прочь, вдоль темной улицы.

Через несколько минут он уже находился на Второй улице во дворе дома номер пять.

Он стоял у густого кустарника, от которого исходил запах молодой распускающейся листвы, напротив темного подъезда, где высокий старый тополь касался своими ветками покосившегося без фонарного столба.

Фолка била противная внутренняя дрожь.

За те несколько проведенных в море часов, он буквально продрог от холода и все никак не мог согреться.

Перед подъездом на скамейке без спинки, сидел крупный в светлой рубахе и темных брюках мужчина. В опущенной вниз руке он держал зажженную папиросу.

Мужчина икал.

Все окна, выходящие во двор, были темны, за исключением одного на первом этаже крайнего окна, из открытой форточки которого доносился сиплый звук патефона.

Сидевший на лавке был пьян и напавшая на него икота, никак не давала ему затянуться папиросой.

Зная номер комнаты, Фолк без труда определил окна Роука Вак и его мнимой тетушки. Окно Роука находилось на втором этаже барака третье от угла, окно Тосии Вак было так-же третьим от угла, на первом этаже.

— Ик, твою…

Проникнуть без шума в окно на второй этаж он не мог, а в окно на первом мешал, сидевший на скамейке, мужик. Время шло — мужик курил и временами икал, а Фолк стоял в десяти метрах от него, выжидая, когда тот наконец, уйдет.

Из подъезда вышла женщина — темный, в светлых пятнах сарафан, маленькая и худая, волосы собраны в короткий хвостик на макушке. Она остановилась рядом с мужчиной и тихо (Фолк едва расслышал ее слова), сказала просительно:

— Марун, пойдем, поздно уже.

Ее тонкий силуэт темным призраком отчетливо выделялся на фоне световой полосы, горящего за бараком, фонаря.

Марун затянулся папиросой, не ответил.

— Марун, пошли, завтра на работу…

И тут произошло неожиданное. Марун переложил папиросу из правой руки в левую и резко, с силой, ударил женщину в живот.

Сложившись пополам, она тихо села рядом с ним на колени и начала отодвигаться к подъезду.

Уголек папиросы ярко вспыхнул — Марун снова курил.

Фолк тихо стоял на месте.

Он решил отложить свой визит к пришельцу на потом и уже собирался уходить, как из подъезда выбежал мальчишка. На вид лет восьми, девяти, в бесформенных трико и светлой майке. Оказавшись рядом с женщиной, мальчишка взял ее под руку, силился приподнять, заговорил:

— Ма, вставай, ма. Пойдем домой, ну, пожалуйста, ма…

— Поди сюда, сопляк. — беззлобно и не громко сказал Марун.

Мальчишка не шел.

— Иди, когда отец зовет.

Оставив мать на земле, мальчишка подошел к Маруну и тот сразу-же схватил его одной рукой за локоть и выронив окурок, другой рукой взял его за горло. Полным, клокотавшей злобы, голосом, Марун прошипел:

— Не смей встревать, гаденыш — соплей перешибу. Такой-же, как твоя паскуда мать! Брысь отсюда, ублюдок.

Мальчишка отлетел к матери, упал рядом с ней.

Фолк стоял как каменный даже, казалось, перестал дышать.

Картина из его детства вдруг явственно вспыхнула в памяти — слова, звуки, даже запах крепкого отцовского табака. Словно он оказался далеко в прошлом, в прихожей их роскошной шестикомнатной квартиры, а отец, собравшийся утром на службу, спокойно и поучительно говорит ему:

— Фолк, сынок, присмотри за мамой, — от него сильно несет перегаром и табаком: — Будь мужчиной, сынок — бабы они и есть бабы…

Потом все утро Фолк тряпкой отмывал в прихожей кровь матери, слушая ее сдавленный плач в комнате:

— Не сердись на папу, сынок…

Сынок.

И потом, когда он держал перед ней тарелку с супом и смотрел на любимое лицо, теперь изуродованное побоями, она говорила ему:

— Я сама виновата, не надо было выходить из комнаты…

Выходить из комнаты…

Женщина с сыном уже ушли.

Марун закурил очередную папиросу, выпустил облако дыма и неожиданно обнаружил перед собой темную фигуру в плаще.

«— Не убивать,» — подумал Фолк, глядя на Маруна и, сдерживая клокотавшую в груди злость сегодняшней ночи, рвущейся наружу: — «Только не убивать.»

Кровь билась в его висках и казалось из горла поднимается удушливый жар.

Марун поднял свое лицо и спросил:

— А тебе чего надо?

И Марун надрывно икнул…