К Брахман - Рождения [СИ]

— Не важно как его звали, он у нас?

— Ну ты и загнул, к нам такие, как он к нам не попадают. Он там, — снова ткнул лапой вверх рассказчик, — приехал, значит, этот писака к нам на лето из столицы, уселись они с матушкой да отцом в беседке чаевничать, а нас малых спать уложили. Да я в окно вылез и мимо кустов к беседке шасть, уж больно интересно было новости столичные узнать, нечасто к нам из самой столицы приезжали. Забился так тихонечко за кустом да и притих. Долго они о том, о сем говорили, уже и маман спать отправилась, попрощавшись с гостем, думал и самому уйти, но только я решил отправиться восвояси, как слышу, наш гость к отцу пристал, расскажите мне о Зимородках. У нас в городе о них в то время вполголоса говорили, да двор их крестясь обходили. Мне и интересно стало. Отец мой отнекиваться стал, да уж очень убедительно гость просил.

— Ты говоришь, Зимородки, — потемнело лицо Тинея, и мрачные глаза уставились прямо на Кумана, готовые прожечь насквозь.

— Ну да, а Зимородки эти незнамо откуда объявились, но много шума в нашем уезде наделали. Вот мой отец мягкого характера человеком был, не смог отказать и раскрыл ему одну тайну.

— Тайну, говоришь? — Наклонившись, переспросил Тиней.

— Ну, тайну не тайну, а предсказание.

— Кому? — Снова перебил Тиней.

— Отцу моему. Тиней, не сбивай меня. Так вот, был он, папашка мой, в моем возрасте, когда одним раним утром столкнулся на безлюдном пляже с Зимородихой. Не помню уж, как ее звали, — задумался Куман, — кажется, Олеся. Так вот, она тогда отцу его судьбинушку несчастную и предсказала.

— Ну и чего она ему предсказала? — Нетерпеливо подгонял Тиней.

— А предсказала она ему смерть в чужих краях. А коли останется на родине, то не сносить ему головы. Он все гадал, да думал, что же должно случиться? А когда грянула эта революция, так и полетели головы. Мои кинулись бежать, да поздно, до Крыма добежали, да кругом красные стреляют. Пули летят, все куда-то бегут. Я и потерялся в этой суматохе и давке. Вот с этого момента и началась моя горемычная судьба. Вспомнил я тогда разговор этот, подслушанный летом в беседке, сбылось предсказание Зимородихи. А о своих я больше не слыхал. Куда подевались? Выбрались или нет с той бойни? Побегал, значит, я, поплакал, куда податься не знаю. Решил домой возвращаться. Думал, может, они меня там ожидать будут. Сколь шел, не помню. По дороге воровать и попрошайничать научился, пропали барские замашки. Никто бы не смог узнать в отощавшем, угловатом парне в сюртуке с чужого плеча, подаренном сердобольной старушкой, того барского сыночка. Вот в таком виде одним прохладным осенним утром увидал стены родного города. Ступаю рваными ботинками, перемотанными старой бечевкой, по замерзшим лужам улиц и признать не могу, как все изменилось. Мужики-лапотники, которые вчерась по пивнушкам да по кабакам последний пятак пропивали, все в фуражках черных кожаных ходят так важно по улицам. На домах барских надписи странные, словно шифр какой-то, типа КПН или НК. И люди непонятные как муравьи туда сюда заходят и выходят. Посмотрел я и дальше к отчему дому направился. Подхожу, и «о, батюшки!», ворота кованые совсем снесены, окна повыбиты да досками заколочены. А у парадного входа парень в лаптях соломенных с винтовкой стоит. Гляжу, у всех какие-то бумажки смотрит и по ним пропускает, а у кого нет, то тех прогоняет. Покрутился я, значит, дай, думаю, через окно залезу, ну, вот тут-то меня за чуб кто-то и ухватил.

Куман на секунду замолчал, казалось, он сейчас не здесь, а где-то там, в своих воспоминаниях. Вот он, голодный растерянный мальчишка, смотрит испуганными глазами на окружающий мир. Он никому не сделал ничего плохого, так почему мир относится к нему так враждебно. Вдруг его увидел лапотник, в глазах его отразилось злобное торжество. Откинув винтовку за спину он со змеиной улыбкой направился к оборванцу.

— Смотрите, кто к нам пожаловал, змееныш вражеский! Ах ты отродье звериное, вот я тебя сейчас здесь на этом самом месте раздавлю, чтоб светлое будущее не мешал народу строить.

Схватил застывшего от неожиданности мальчишку за волосы и несколько раз больно дернул. У бывшего барчонка брызнули из глаз слезы.

— Дяденька, больно отпусти, Христа ради!

Казалось, слезы мальчишки еще больше раззадорили лапотника. Еще сильнее схватил он того за волосы и несколько раз встряхнул так, что у мальчика голова запрокинулась, словно у тряпичной куклы.

— А ну отпусти мальца, — послышался чей-то резкий оклик.

Рядом стоял высокий хмурый дядька в черной кожаной куртке. Лица его не было видно из-за картуза, натянутого почти до самого носа. Мучитель мальчишки перестпл дергать его за волосы, но чуба из ладони не выпустил.

— Дак я же врага советской власти поймал, — попытался оправдаться он, — посмотри, как этот волчонок глазищами сверкает, пристрелить его и дело с концом.

— Я тебе пристрелю. Давай тебя за чуба потаскаю, посмотрим, как ты глазами засверкаешь. Он ведь еще ребенок. В сиротский дом его нужно сдать, а там пускай решают, как с ним быть.

Отстранив от мальчика человека с винтовкой, темный картуз крепко взял парнишку за руку и куда-то повел, да тот по дороге вырвался и убежал.

Куман замолчал и посмотрел на притихших слушателей, никто и не думал его перебивать, он продолжил свой рассказ:

— Думал, гнаться за мной будет, поворачиваюсь, а он стоит на месте да улыбается. Как дальше жил, рассказывать уж не буду, всякого навидался. По стране находился вдоль и поперек, но прошли годы, и потянуло меня обратно на родину. И что думаете, первым, кого я встретил, оказался мой мучитель. Никогда о нем не забывал, слова его «пристрелить, да и дело с концом» всю жизнь помнил. А он до большого чина дослужился, сволочь. Вижу, с машины выходит, пузо как у бабы на сносях. Тут меня словно громом поразило. Вот, думаю, гнида, и настал твой час. Выследил, где он с семьей обитает да и вырезал всех под чистую. А потом уж и остановиться не мог, каждую ночь кого-нибудь из таких же, «строящих светлое будущее», убивал. Стали меня бояться, облавы устраивать, да все впустую, я в ночи появлялся, делал свое дело и сразу же исчезал.

— Ну и как же тебя взяли?

— А, — вздохнул Куман, — по глупости, баба сдала.

— Мог бы и не спрашивать, — многозначительно произнес Тиней и задумался.

Вспомнил он, как Клеандра с ним на земле обошлась.

— Ну и что дальше было?

— А что было? Ничего не было, взяли тепленьким прямо в постели, ну и как по писанному, суд чекистов, и пуля в лоб.

— И ты прямехонько к нам?

— Вот именно, прямехонько, хотя и обидно. Пострадал ведь за правое дело.

— Насколько я понимаю в нашей политике, твои враги тут же. Я прав Азазело? — Спросил Тиней.