К Брахман - Рождения [СИ]

Дом помнил много рождений в своих стенах. Когда-то давным-давно, еще до появления в его стенах знаменитого роддома, здесь бегали дети, оповещая криком тишину холлов. Встречали и провожали каждый уходящий день, счастливые, безмятежные обитатели. Когда же это было, наверное, и дом с трудом вспомнит. Этот день был началом нового, может, просто концом старого, отжитого и некому ненужного, как выброшенное старое платье. Всё ушло, он продолжает стоять, меняя вывески, пережив революции, катаклизмы. Пока не вздумалось очередной власти подписать предписание — этот дом будет родильным. Что же, рожать тоже где-то нужно, хорошо всё же не погребальная контора, подумал дом. Вот так и пошло, боль, крик, стоны рожениц. А потом новая жизнь, счастливые голоса матерей, улыбки под окнами, крики зовущих на все лады Маш, Клав, Свет, килограмм, грам… Привык дом радоваться счастью, огорчался, если что не так, а бывало всякое. Так и жил, пока в один жаркий августовский вечер в калитку незаметно не зашел старик. Он долго стоял, уставившись на дом. Со стороны можно было подумать, что очередной чей-то родственник, проведать свою внучку пришел, порадоваться, так, наверно, и думали спешащие по своим делам люди, с уважением обходя старика. Он стоял молча, только губы шевелились, будто читая молитвы известные ему одному, одному ему понятные. И если бы кто-то остановился и вгляделся повнимательнее в его глаза, увидел бы целые века, прожитые на этой земле. Казалось, глаза жили своей отдельной, им одним понятной, жизнью. И дом почувствовал это, даже как-то приосанился, понял, старик не простой, совсем не простой.

— Здесь. — Как эхо прокатилось вокруг. Зашелестели листвой деревья, в чистом небе невесть откуда появились тучи, грянул гром, и на землю хлынул дождь. В этой круговерти никто не обратил внимание, как исчез старик.

— А старикашка-то не прост, ох совсем не прост, — подумал дом. И ему все сразу стало ясно и понятно. Здесь, именно здесь должны произойти события, именно ему предстоит узнать, а может быть скрыть что-то очень важное, если Сам в облике человека соизволил спуститься на землю, а то, что это именно он, дом не сомневался. Тот, о котором говорят, что он есть и вездесущ.

Старик тем временем был слишком далеко от дома, и даже от города. Оставив за собой дома и улицы, омытые дождем. Он шел в пустыне, где высоко в небе ярко до рези в глазах светило солнце, прося создателя вернуться назад, домой.

— Так-так, — посмотрев на небо, произнёс старик. — И занесло же. Вот тебе старость, задумаешься, а потом выбирайся из пустыни, что твой Моисей.

— Моисею дорогу-то ты показал, а тебе кто?

— Петр, ты это? Ну что за мода пошла, подсматривать, не дают старику в одиночестве о вечном подумать!

— Ты, отец, у нас один, ну чего тебе дома не сидится? Теперича не те уж времена. Это раньше можно было отпуск на земле провести. И то, сам знаешь, что с сыном твоим сделали, нехристи окаянные.

— Ты-то погодь ругаться, знал, что малы еще дети, не разумные. Надо было, и погодить веков несколько. Моя оплошность. Ты сам подумай, мальцу игрушку даёшь, так он тебе её сначала разберет, чтобы узнать, как и зачем сделана, а потом уж думает, как собрать обратно, да уж не всегда удаётся, а то целое человечество. Тож ведь узнать пытались, что и как. Так в те времена цивилизованности мало ещё было, им бы всё топорами размахивать, а думать уж потом. Вот ему бедняге и выпало на долю, сначала на крест распятым, а уж потом в святые.

— Ты вот их всё защищаешь. А они вон и помолиться, как следует, не могут, всё торопятся, а о душе своей грешной и не думают. Вечно землю топтать торопятся, гребут все под себя, лгут, друг друга за копейку продать готовы, я уж не говорю об их правителях — одним росчерком пера тысячи на бойню посылают. А эти служители-святоши за десятку прям на дом приезжают, грехи от твоего имени прощать.

— Эх, Петр, да знаю я всё, вижу, сына им отдал, пытаясь на путь истины вернуть. Видишь, думал если по своему подобию создам, то и помыслы мои передам. На доброту и созидание, а оно видишь, как всё обернулось. Вот я допустил промах, а они то у нас совсем несовершенны. А ты сразу убрать, порвать, чуму на их головы, и что вышло?

— Вот и я о том же. Чуму пускали.

— Да.

— Что да? Говорили мы тебе на всю землю. А ты нет, только на грешников.

Эх, какой бы сейчас рай на планете был, — мечтательно протянул Пётр. — Птички щебечут, травка зеленеет, моря плещутся полные рыбы. Санаторий и только — подустал в делах и заботах, спустился на землю, рыбку половить да на солнышке понежиться.

— Тебе что ж, в кущах райских уже плохо? — Приподняв бровь, свирепо заговорил Он голосом, не предвещающим ничего хорошего. — Ты говори да не заговаривайся. Забыл, с кем говоришь? Засиделся на небесах, пора на землю. Я думал, кому поручить, а ты мой первый помощник, или, как там говорят, рука правая. Думаю, справишься, а не справишься, пеняй на себя, в ссылку отправлю, и никуда-нибудь, а в Россию на Калыму— алмазы для Абрамовича добывать.

— И за что ты их так любишь, Батюшка, они Иисуса за тридцать серебряников продали.

— Эх, сединами убеленный, а так и не можешь понять, что не спроста всё это. Вот гляди, золото — бесовской метал. Русский или хохол, глазом не моргнув, за услугу золотом взяли. Вот и добрались до того, что готовы передушить друг друга, оно им глаза ослепило, а Иуда… ну, серебро, сам знаешь, и от нечисти защитит, да и материальная помощь, по тем временам не малая. Когда еще нового хозяина найдешь, а жить-то надо. Не в райских кущах, где манна небесная, бери, не хочу, а ты говоришь, продал. И сам же говоришь, за тридцать серебряников, не пожадничал, а так, дабы с голоду не умереть да до следующей халтуры дотянуть. Эх, и умный народец, гляди и толк получиться.

— Дак и я говорю, получиться, не зря же Моисей тридцать и три года водил. Учил уму разуму.

— А ты не будь Иудой. Нечего изворачиваться, я его сразу не возлюбил, видел, что внутри червь, но изворотливый гад, вижу, не пропадет. Выживет народец. Хотя если честно, то недолюбливаю я, его. Ну ладно от слова своего не отказываюсь, так тому и быть, тебе поручаю важную миссию на земле. Да гляди, до поры знать не единая мышь не должна. Не то зашевелиться нечисть, не успеешь и глазом моргнуть, всё тебе испоганят, и опять придется всё сначала начинать. А время дорого.

— Давно все ждут этого часа, ты просто делаешь вид, что ничего не происходит. Да и внизу зашевелились. Чуют, готовятся. Тут нынче слухи дошли…

— А ты всё слухи собираешь, а мне факты нужны.

— Ага, факты. Сталин тоже фактов требовал, слухам не верил и погубил своего народа двадцать с лишком миллионов…