Рэй Брэдбери - Арахна [Рассказы о пауках. Том II]

— Реальность, — горько повторяли губы Ивана Федоровича, — реальность! Вот как оно все обернулось. Вот как!

Закрыв глаза, застыв внутри, недвижно сидел Иван Федорович на цементном полу и не чувствовал холода, не ощущал сырости. Ничего. Только все глядел и глядел внутрь себя, в глаза этого гада-пришельца. Он не боялся его. Нет. Только одно было желание. Хотелось ему теперь поясней, поотчетливей разглядеть паука, чтобы хоть плюнуть в гнусную харю. «Умирать, так с музыкой!» — думал Иван Федорович и старался заглянуть в себя поглубже, попристальней.

Как раз в этот момент лейтенант и полковник кончили говорить и полковник прислушался.

— Что это он затих? — спросил он лейтенанта.

— Утомился орать, наверное, — отозвался тот и покрылся, весь затвердел бугорками.

— Подите поглядите, не сделал бы чего с собой…

Лейтенант встал, вышел, припав к окошечку, заглянул в камеру и тотчас вернулся.

— Сидит, закостенел, — сообщил он, усмехаясь.

— Ну, пусть посидит, — устало согласился полковник. — Когда должны приехать за ним?

— В шесть.

— Что ж придется ждать. А вы отдыхайте. Подите, пообедайте. Вы обедали сегодня?

— Нет еще, не успел вот с этим… — сказал лейтенант.

— Вот и пообедайте, — по-домашнему, по-отцовски предложил и разрешил полковник.

И лейтенант подумал: «Отчего бы ему вправду не пообедать». Есть хотелось сильно. Подумал и решил — «Пойду».

Он встал.

— Да, — остановил его полковник уже в дверях, — там послушайте, чего говорят. Слухов с этим делом не оберешься…

Лейтенант вышел пообедать. Шел пятый час дня. Ветер после полудня окреп. Из ровного стал порывистым, сильным. Потемнела и без того черная вода. Белые кружева протянулись вдоль берега. Заволновалось море. Набежали на пустынную голубизну неба откуда-то стремительные, напоминающие белые вычищенные когти облачка. Стали рвать небесный полог, пока не повалил из распоротой голубизны серый туман. Заволокло все, быстро, разом. А белые кружева на черной, поблескивающей, плотной воде вспучились, раздулись, закипели. Стальная рябь, как судорога, пробегала по еще лоснящимся бокам тяжелых волн…

Лейтенант едва удержал на голове фуражку. Крутнулся ветер и ловко швырнул горсть пыли в глаза. «А, черт! — выругался лейтенант, поминая лихом так резко и быстро сменившуюся погоду. — С утра какая голубизна была. Все одно к одному».

Он вывернул на площадку с ровными рядами грибков. Под грибками сидели люди. Над площадкой стоял ровный гул их голосов. Загорелые, набирающие силу отдыхающие пили. И, ясное дело, говорили только об одном. О странном убийстве. Слухов разбежалось во все стороны великое множество. И не мудрено, городок невелик. И что в нем? Жара, вода и слухи. А тут такое дивное событие. Секс, убийство, тайна… Что еще надо?

«Хорошо им», — устало и зло подумал лейтенант, вытягивая из форменного воротничка натуженную потную шею.

Налетел ветер, нагнал облака, но прохлады не принес. Наоборот, стало душнее.

«Эх, — вздохнул лейтенант. — Пьют, веселятся, а ты крутись, вертись…»

Он подумал, что скоро тоже уйдет в отпуск и уедет на север, к своим. Поохотиться. Что ему море? Это не дом. А вот лес, другое дело. Под ногами мох, листья. Только-только начинается осень. Утки… Эх! Да что говорить!

Он поискал взглядом официантку и прислушался к разговорам за соседними столиками. Разговаривали все довольно тихо. Тема была пикантной и не нуждалась в громкой акустике. Только за одним дальним столиком надрывался захмелевший толстяк, а его две компаньонши, молодые женщины, такие же толстые, визгливо хохотали. Но острый слух лейтенанта все же уловил обрывки фраз.

— Лесбиянка, ее подружка. Сразу же уехала. А муж с этой подружкой жил…

— В том все и дело, что экстаз. Только сердце не при чем. От потери крови…

«Откуда они все знают? — зло подумал лейтенант. — Болтают все много».

— Что она, девушка, что ли?

— Садист, усыпил и пипеткой…

— …А красивая баба, я вам доложу. Дух захватывает…

— Страшное дело, — неслось из-за другого столика, — моя дочка теперь говорит, что и днем побоится одна гулять. Хорошо, есть у нее такой приличный человек…

— Такие приличные и насилуют.

— Да нет, вроде хороший. А там, кто его знает?

От всех этих шелестящих разговоров лейтенант окончательно разозлился. «Что им до всего? — думал он. — Любопытствуют!»

В сердцах он быстро ел холодный борщ.

Небо из густо-серого стало темным. Грозные фиолетовые подпалины побежали по разбухшим, налитым влагою бокам.

— Вот-вот дождь будет, — сказал, взглянув на небо, здоровяк за соседним столом.

— Гроза. Сейчас врежет, — согласился с ним собутыльник.

И врезало. Крупные капли стеной повалились вниз и вскипели, схватившись с пылью и асфальтом. Запрыгали, заскакали сверкающие шарики. И четырехгранно, как в театре теней, угловато выступила небесная чернота в яркой беззвучной вспышке. Выступила и провалилась с оглушающим грохотом и треском в такое же черное, яростное море.

Иван Федорович, застыв, погружался в себя все глубже. Все ближе горели беспощадные глаза безумного пришельца. А мысль, как звонкая чистая сталь, рубила последние канаты надежды. «Весь мир иллюзия, наброшенная мне, как мешок, на голову этим гадом, — так думал Иван Федорович. — Сразу надо было догадаться. Тогда неясно, чем бы дело кончилось. Теперь конец. Я — единственный, кто знает, — в его руках. И есть ли еще люди вообще, кроме меня? Или это все и люди, все — галлюцинация моя? Как сон. Проснусь и все исчезнет?»

Так вопрошал себя бедный Иван Федорович и медленно, трудно, но неотступно двигался все дальше для последней схватки с врагом людей. Он понял теперь, где его надо искать и ловить.

«Пусть даже весь мир — вражеская пелена, — думал он, стискивая зубы. — Ничего, сдернем потихонечку, а там посмотрим, что под ней, там не укроешься от меня», — так думал Иван Федорович.

А гроза гремела вовсю. Гулко и глумливо небесный гогот катился в черных страшных тучах. Рвал их в клочья. Тяжелая стена воды валилась и валилась бесконечно. На улицах начался потоп. Кое-где стало заливать полуподвальные этажи. И так мрачно и тоскливо от этого всего, всех перемен и неожиданностей дня, стало на душе у лейтенанта, что и не описать. Нюх оперативного работника подсказывал ему, что не к добру вершится все это бесчинство. И происходит в мире нечто нехорошее, недозволенное… Только что? На этот вопрос лейтенант ответить не смог бы. Да и никто не смог бы. Поэтому лишь сильнее помрачнел лейтенант. Короткими перебежками, но все же успев промокнуть до нитки, добрался он до отделения. Отряхиваясь, как вымокшая собака, вскочил в дежурную часть.