Рюрик Ивнев - Кричащие часы [Фантастика Серебряного века. Том I]

Я едва не лишился чувств.

— Сергей, уведите меня… — пробормотал я через силу.

— Простите, он не совсем здоров, — послышался голос Сергея. — У вас ужасно душно! Выйдемте на улицу, дружище! Не правда ли, удивительное совпадение? Почти чудо! Как только я услышал от Маруси вашу историю, так тотчас догадался, что вы имели дело с самим убийцей. Я никогда его не видел, но знал, что он восточный человек, скрывавшейся под вымышленной фамилией. Его волнение при вашем вопросе понятно, так как, без сомнения, он видел то, что вы написали на доске… Ваше описание его наружности совпадало с тем, что я узнал в полиции; но надо было удостовериться в тождестве, и я был в восторге, когда наткнулся здесь на этот портрет. Оставалось только показать его вам. Ловкая бестия! Говорят, он живет отшельником, никуда не показываясь. Думал ли он, что найдется художник, который напишет его по памяти?..

— Но… Но если он убийца, то как же он решился…

— О, это, конечно, большая смелость!.. Но, вероятно, он сообразил, что вы не догадаетесь об истине, а правильный ответ послужить для него отличной рекламой… И благодаря вашему содействию, мне кажется, он до сих пор не имел оснований об этом сожалеть, не так ли?

Старуха с дочерью вошли на палубу и стояли с Антониной до второго звонка. И когда пришло время расставаться, — долго целовались, крестя Антонину. И, кажется, первый раз в жизни суровая купчиха не выдержала и заплакала на плече замужней дочери. Но быстро оправилась и сухо заметила:

— Довольно! Пойдем, Поликсена!

Вышли на пристань и смотрели, как пароход отчаливает. Махала им белым платком Антонина, все больше и больше уходя с пароходом в темноту ночи.

Река уносила в даль ярко освещенную громаду, и все меньше делались огоньки, и скрылись, наконец, за поворотом. Баранова глубоко вздохнула, перекрестила, в последний раз, костлявой рукой темное пространство и пошла, не оглядываясь.

— В Слободку… к Власьевне! — глухо приказала она кучеру, садясь с дочерью в экипаж…

Пролетка свернула в сторону и покатилась по улице, которая вела к загороду…

Ворожея Власьевна жила на окраине городка, существуя исключительно гаданием. Ее домик — маленький, покривившийся, выходил к сосновой роще, к ряду холмиков, уложенных можжевельником.

Баранова, вместе с дочерью, вылезли из пролетки, постучали. Зашлепали старческие ноги и тихий голос спросил:

— Кого Бог несет?

Баранова назвала себя, и дверь быстро отворилась. На пороге стояла столетняя, на вид, старушка, пригнувшаяся от годов к земле. В руках она держала ночник, и, при свете его, лицо ее казалось сморщенным в кулачок… А седые, жидкие космы непокрытой головы развевались во все стороны…

«Ведьма», — решила девушка и прижалась от страха к матери…

Вошли в душную, небольшую комнату с низким потолком. Власьевна подкрутила огонь в лампе и зашамкала:

— Входи… входи, благодетельница!.. Не ожидала в такую позднюю пору! Садись, матушка… садись, золотая!..

Баранова с дочерью сели.

— Провожала я тут одного человека на пароход… — начала купчиха. — И думала: дай, кстати, заеду к Власьевне!..

— Что ж… дело хорошее… На войну провожала?..

— На войну!

— К мужу поехала?

Девушка чуть не вскрикнула от ужаса. А Баранова с удивлением посмотрела на ворожею, стоявшую посреди комнаты.

— А ты почем знаешь?

— Все, матушка, знаю!.. Все!.. Так ты, значит, нащот заклятиев приехала?

— Да!

— Можно!.. Только надо непременно на улицу выйтить… к холмикам!

Пошли трое к сосновой роще, к холмикам…

Власьевна по дороге бормотала:

— Лежат тут у меня «тихие»… лежат «покойные»… никому не ведомые деды! Великими ветвями оборонились сосны… Шумят только вершинами… Внизу тень… Седой можжевельник… Две-три сухие травинки… Черника, сухая хвоя. Камни огорожены рядом и кругом. Серые. На них белый лишай. Седой мох. В седине «тихие»… в белом «покойные»… Претерпели. Все видели. Знают мудро и без смятения. Как на небе, так и на земле! Как наверху, так и внизу! Что было, то будет опять! Ладно будет!..

Власьевна поставила Баранову с дочерью лицами к западу, сама стала сзади их и быстро, быстро заговорила:

— Кирик-камень из гнезда бободунова, лучше всего противу изменника. По нашему времени возьми три заклятия. Первое — от супостата. Второе, не забудь, — от оружия смертного… Третье, крепко помни, — от грома небесного и земного. Говорить, что ли?

— Говори! — тихо ответила Баранова.

Власьевна растопырила крючковатые пальцы, словно собиралась что-то схватить, и запела, раскачиваясь:

— На море на окиане, на острове на Буяне стоит железный сундук, а в железном сундуке лежат ножи булатные. Подите вы, ножи булатные, к нашему супостату, рубите его тело, колите его сердце… Будь ты, супостат, проклят моим сильным заговором в землю преисподнюю, за горы Араратские, в смолу кипучую, в золу горячую, в тину болотную, в бездомный дом! Будь прибит осиновым колом, иссушен суше травы, заморожен пуще льда, окривей, охромей, ошалей, одервеней, обезручей, оголей, отощай, с людьми не свыкайся и не своей смертию помри!.. Все!

Баранова глухо спросила:

— А еще какое?

— А еще заклятие оружия! Заговоры ратного человека… Как имена-то твоих?

— Федор… Архип… Андрей!

— Вот как буду говорить и замолчу — повторяйте обе громко имена эти! Поняли?

— Поняли!

— Начинаю! За дальними горами есть море-окиан железное, на том море есть столб медный, на том столбе медном есть пастух чугунный, а стоит столб от земли до неба, от востока до запада. Завещает тот пастух своим детям: железу, укладу, булату красному и синему, стали, меди, свинцу, олову, серебру, злату, пищалям и стрелам, борцам и бойцам, большой завет. Подите вы, железо, медь и свинец, в свою мать-землю от ратных людей…

Власьевна замолчала…

— Федора… Архипа… Андрея… — заговорили тихо купчиха с дочерью.

— …а дерево к берегу, а перья в птицу, — продолжала Власьевна, — а птица в небо сокройтеся, а велит он мечу, топору, рогатине, ножам, пищалям, стрелам, борцам быть тихими и смирными… А велит он не давать выстреливать на…

Власьевна замолчала опять…

— Федора… Архипа… Андрея! — опять подсказали купчиха с дочерью..

— …всякому ратоборцу из пищали, а велит схватить у луков тетивы и бросить стрелы в землю… А будут тела…

— Федора… Архипа… Андрея!

— …крепче камня, тверже булата, округа — крепче панциря и кольчуги!.. Замыкаю свои словеса замками, бросаю ключи под бел-горюч камень Алатырь! А как у замков смычи крепки, так мои словеса крепки!.. Все! Третье заклятье грозное!

— Говори!..

— Свят! Свят! Свят!.. Седый во грому, обладавый молниями, проливый источники на землю, Владыко грозный!.. Сам суди окаянному диаволу в бесы, а их грешных…