Борис Акунин - Фантастика

Понятно-то понятно, Роберта встревожило другое.

«Почему ты говоришь про предательство?».

«Потому что рано или поздно придется выбирать. – Она грустно покачала головой. – Это страшный выбор. В любом случае оказываешься предателем – или Большого Мира, или Малого».

«Тогда я не хочу быть Настоящим Мужчиной», – содрогнувшись, сказал Роберт.

Вот теперь она ответила непонятно: «Кто ж этого хочет?».

Такие вот молчаливые разговоры вели они между собой. А может, и не вели. Не исключено, что весь этот обмен мыслями Роберт напридумывал сам, глядя в синие с искорками Аннины глаза.

Апокалипсис апокалипсисом, но за зимой, как обычно, пришла весна. Начиная с апреля света стало больше, чем тьмы, и ненадежное равновесие во вселенной Дарновского нарушилось. Белая половинка жизни стала всё активнее вытеснять черную. Находиться с Инной, говорить с ней о ничего не значащих вещах, обнимать ее неприятно плотное, округлое тело становилось всё тягостней.

Крепло предчувствие: что-то произойдет, что-то близится. Саундтрек днем почти стихал, зато с вечера начинал исполнять какие-то заупокойные мессы и траурные марши.

Из-за апрельских серых туч вынырнул май-баловник, главный месяц в жизни Роберта. На сей раз пропускать знаменательную дату он не собирался. Потому что это была не только годовщина Дара. Исполнялся ровно год с того дня, когда Роберт впервые увидел Анну.

Ей-то на юбилей, кажется, было наплевать. Такое ощущение, что хода времени для нее вообще не существовало. Во всяком случае, она никогда не знала, какой нынче день недели, отличала только воскресенья, да и то лишь потому, что просыпалась утром сама, без Роберта.

К примеру, перед Новым Годом он очень страдал, что оставляет ее в такую ночь одну. Никак не мог собраться с духом, чтобы сказать об этом. Что может быть ужаснее, чем встретить бой курантов в одиночку? Когда, мучительно краснея, стал просить прощения, Анна ужасно удивилась. «Ночь как ночь, лягу спать и всё».

Она никогда не вспоминала прошлое, не говорила о будущем. Ее мир назывался «Здесь и Сейчас». Тем не менее, не отметить 10 мая было бы неправильно. Анна как хочет, а для Роберта это был день вдвойне особенный.

И готовился к празднику он всерьез.

Развернул целую интригу, чтобы отделаться от жены. Отправил ее на неделю в турпоездку по Скандинавии, Инна давно об этом мечтала. Это означало, что целых семь суток он будет с Анной не только днем, но и ночью.

Может быть, наконец то самое произойдет. Разумеется, без понукания, а само собой, естественным образом, или, как выразилась тогда Анна, «потому что это необходимо». Ну, а про сестру и кровное родство – глупости. Да, конечно, Анна ему сестра, но в то же время, в зависимости от ситуации и настроения, она бывает и дочерью, и матерью, в ней соединены все женские роли. Как же можно обойтись без самой главной? Он – мужчина, она – Женщина, TheWoman, то есть единственная в мире. К тому же сама сказала, что он похорошел и стал «очень даже ничего».

В общем, на десятое у Дарновского были большие планы.

Утром отвез Инну в Шереметьево – и скорей в Кузьминки, будить Анну.

Приехал не с пустыми руками. С огромным букетом роз, с бутылкой настоящего «Клико» из валютного магазина и с подарком, особенного значения – элегантное белое платье, точно по Анниной фигуре. Отстегнул две годовые зарплаты среднестатистического советского человека.

С невинным видом сказал: «Его надо надевать на голое тело, такой фасон».

Сказал вслух, потому что Анна прижимала невесомое творение миланских кудесников к груди, а носом зарылась в букет и, зажмурившись, сосредоточенно вдыхала аромат. Очень кстати – заглядывать в мысли Роберта ей сейчас было незачем.

«А как же? – спросила она, отложив букет и разворачивая платье во всю длину. – Ведь это неприлично».

– Прилично. Ткань тонкая, но плотная. Я выйду, надень.

Когда пять минут спустя он вернулся в комнату, Анна стояла перед зеркалом. Платье было открытое, на тонких белых лямках. В Роберте шевельнулось чувство явно не братского происхождения. Он обрадовался. Но в зеркале отразился ее взгляд – вопросительный и явно тревожный. Дарновский поскорее отвернулся.

«Сегодня всё разрешится», успел услышать он.

Что ж, он был того же мнения.

Раз такое дело, праздничную программу Роберт решил переменить. Вместо ужина при свечах – торжественный завтрак. При свете дня всё, наверное, произойдет естественнее, ведь темнота не Аннина стихия.

Пока он, как фокусник, доставал из сумки разные вкусности и выставлял их на стол, Анна была непривычно тиха. То есть, она, разумеется, всегда была тиха, но сейчас сидела не поднимая глаз, и ее мыслей Роберт не слышал.

Но вот стол был накрыт.

Дарновский хотел открыть бутылку и вдруг почувствовал – это лишнее. Всё произойдет прямо сейчас, без дурацкого ритуала с непременным питьем французской газировки.

Волновался он ужасно, но по-правильному волновался, как надо. И у Анны на скулах выступил румянец, это был отличный симптом.

Отставив бутылку, Роберт шагнул к ней, взял за руки, потянул со стула и принялся целовать маленькую кисть. Пальцы слабо шевелились в ответ, но и только.

На помощь пришло платье, словно в благодарность за потраченные деньги.

Бретелька плавно, сама собой, соскользнула вбок, полностью обнажив острое плечо. Роберт так и впился в него глазами.

Дело было не в беззащитной обнаженности. Ему случалось видеть и более интимные части ее тела – Анна стыдливостью не отличалась. Как и Инна, она спала голой, и когда Роберт утром приходил ее будить, ему не раз приходилось натягивать на нее сползшее одеяло. При этом он не испытывал ничего кроме нежности и восхищения перед красотой ее гибкого, тонкого тела. А один раз, еще зимой, они так намерзлись в парке, что Анна затащила его принимать горячую ванну вдвоем. И тоже ничего – было просто весело. Плескались, как дети в лягушатнике.

Но сейчас он смотрел на ее обнаженное плечо, всего лишь плечо – и не мог ни вдохнуть, не выдохнуть.

С усилием поднял глаза и сказал всё то, что собирался – гораздо лучше, чем это проговорилось бы словами.

Взгляд Анны потемнел. Роберт услышал: «Да, конечно, да – если ты так…» В этой недосказанности, вернее недомысленности присутствовало именно что многоточие, в котором он уловил некое ожидание, причем не радостное, а тревожное.

Но это остановить его не могло.

Он сделал то, ради чего и было выбрано платье чудесного покроя: расстегнул две молнии на боках, спустил бретельку со второго плеча – и белый шелк сам собой соскользнул вниз.

Тут до Роберта дошло, зачем нужны были все эти долгие месяцы платоники. Чтобы страсть, как перекрытая река, набрала мощь, забурлила и прорвав дамбу, разлилась до самого горизонта.